Галина Романова - Ничего личного, кроме боли

Налегать никто не стал. Через полчаса ее отходная закончилась. А еще через день она уехала с твердым намерением никогда в этот город не возвращаться.

Теперь у нее другая жизнь. Хочется думать, лучше той, которую она уже успела прожить.

— Как котлетки, Мария? — Голос Кошкина вклинился в воспоминания. — Смотрю, ты совсем не ешь.

— Котлетки? — Она очнулась. — Не могу что-то.

— Волнуешься?

— Ага.

— А ты не переживай так. У меня хорошие ребята в отделе. Правильные. Что встретили сдержанно — не обижайся. Присмотреться нужно к тебе.

— А вы, Сергей Иванович, уже присмотрелись? Как вам новый сотрудник? Вернее, сотрудница?

Она сосредоточилась на котлете, чтобы не встречаться с ним глазами.

— Мне-то? — Кошкин допил компот, стряхнул с рубашки крошки от булочек. — Хвалили тебя, Мария, на прежнем месте, это мне Горевой уже сообщил. Хвалили как оперативника. Но как о человеке мало что могли сказать. Неконтактная, сдержанная. Никто о тебе ничего не знает.

— Это так. — Кивнула, прожевала последний кусок котлеты, кстати, вполне съедобной. — Но и нечего особенно было рассказывать.

— Это как? Хочешь сказать, у тебя нет бурной личной жизни?

— Вся моя жизнь — работа. — Маша дернула плечами. — Мне некогда заниматься ерундой.

— Ага. — Кошкин помолчал. — Ты не замужем, задушевных подруг нет, друзей тоже. Я правильно понял?

— Так точно, товарищ майор. — Маша принялась за вторую котлету. — Мои родители умерли семь лет назад. Ушли один за другим — сначала отец, потом мама. Мне нужно было сосредоточиться сначала на учебе, потом на работе.

— Понятно. — И тут же ткнул куда-то в воздух пальцем. — Последний вопрос: почему служба в полиции? Странный выбор для девушки. Служба тяжелая: трупы, вонь, преступники. Приходится общаться с отбросами общества. Почему, Мария? Хотелось помогать человечеству — стала бы врачом. Это благородно. Так как?

Маша хлебнула кисель. Сдержалась, чтобы не поморщиться: несладкий и жидкий. Она такой не любила. Поставила стакан, глянула на Кошкина. Ждет ответа.

— Понимаете, товарищ майор, всю жизнь я хотела найти… — Она поискала нужное слово — не нашлось. Сказала первое, что пришло в голову: — Хотела найти одного человека.

— И кого же?

— Себя, — ответила она просто и угадала по выдоху, что ответ разочаровал. — Да, товарищ майор. И так бывает.

— Станислав Георгиевич, с вами все в порядке?

Глупая секретарша, которую давно пора было уволить, стояла перед ним в довольно странной позе. Пятки и носки вместе, корпус напружинен и наклонен вперед. Если бы не откровенная тревога в коровьих глазах, он решил бы, что она пытается его соблазнить. Но нет, в глазах Эльзы была тревога, и это означало, что все плохо.

Эльза редко за кого переживала. Если начистоту, ни за кого и никогда. Эгоистка махровая, именно это и спасло ее от увольнения. Он сам был такой. Они даже неплохо ладили. Она его не раздражала. Если он срывался — не обижалась. Приглашение съездить за город развлечься воспринимала спокойно — никаких истерик и оскорбленной добродетели. После отдыха, весьма активного, умела держать дистанцию. «Станислав Георгиевич», и ничего лишнего. Это тоже помогло сохранить рабочее место.

Неужели он в самом деле так плох? Неужели страх написан у него на лице?

— Эльза, что? — глянул зло. — Что тебе нужно?

— Простите. Я просто беспокоюсь. — Она выпрямилась и поспешила положить перед ним папку с документами. — Сегодня в четыре у вас встреча с Воропаевым в ресторане «Алия».

— Помню, — процедил он. Глянул вслед ее юбочке, едко поинтересовался: — Думаешь, что ли, совсем с катушек слетел?

Здесь она его удивила. Остановилась неожиданно, развернулась — юбка метнулась вокруг ног. Утвердительно кивнула:

— Думаю.

— Что? — Взбесился, полез из-за стола, в три шага настиг ее у двери и больно схватил за плечо. — Что ты сказала, курица? Я? Слетел с катушек? А ты ничего не перепутала?

— Нет. — Эльза поморщилась от боли, но вывернуться не попыталась. — Что-то происходит, Станислав Георгиевич. Что-то нехорошее. Я вижу, но помочь ничем не могу.

Он отпрянул. Такого человеческого взгляда у Эльзы он еще не видел. Видел алчность, похоть, скуку. Но чтобы вот так на самом деле, с заботой…

Так она не смотрела на него ни разу. И от этого стало совсем погано.

— Что случилось, Стас? — Надо же, сама посмела нарушить собственное правило. — Скажи мне, я помогу.

— Поможешь, ага. — Он сгорбился, вернулся за стол. — Если бы мне кто-то мог помочь.