Тэми Хоуг: Темная лошадка

Я лежу в кровати и думаю, не вскрыть ли себе вены. Не вообще, когда-нибудь, а именно сейчас. Разглядываю свои запястья в мягком свете ночника – узкие, с хрупкими, как у птички, косточками, с тонкой, точно лепесток, кожей, под которой бьются голубые жилки, – и думаю, как сделаю это. Смотрю на тоненькие голубые линии, и они видятся мне демаркационными линиями. Пунктирами. Разрезать здесь .

Представляю себе острый кончик разделочного ножа. Свет от лампы заиграет на лезвии. Оно скользнет вдоль вены, и следом за ним хлынет на волю кровь. Красная. Мой любимый цвет.

Совсем не страшно. То, что уже случилось, куда страшнее.

Я гляжу на часы: 4.38 утра. Проспала четыре с половиной часа, ни минутой больше. Как обычно. Больше не выходит, и пробовать без толку.

Дрожа всем телом, спускаю ноги с кровати, встаю, накидываю на плечи синий бархатный халат. Мягкий, теплый, уютный. Все ощущения обостряются. Когда смерть близко, каждую секунду проживаешь, как целую жизнь.

Интересно, понял ли это Гектор Рамирес в последний миг перед тем, как умереть.

Каждый день об этом думаю.

Я скинула халат, вошла в ванную и сказала своему отражению в зеркале:

– Доброе утро, Елена. Выглядишь паршиво.

Слишком худая. Черные волосы cпутаны. Глаза слишком большие, слишком черные, без блеска, будто внутри нечему светить. Вот самая большая моя беда: отсутствие внутреннего содержания. Легкая асимметрия в моем лице была всегда – словно у разбитой в мелкие дребезги, а потом старательно склеенной фарфоровой вазы. Сейчас это то самое лицо, с которым я родилась, и все же немного не то. Чуть искаженное и до странности лишенное выражения.

Когда-то я была красивой.

Потянувшись к полочке за расческой, я нечаянно столкнула ее на пол и вместо нее схватила щетку. Так, начать с кончиков, постепенно поднимаясь выше, к корням. Будто лошади гриву расчесываешь – прядь за прядью, аккуратно распутывая узелки. Но смотреть на себя было уже выше сил. Кипя от злобы и негодования, я от души запустила щетку в волосы, не церемонясь, повела вниз, и щетка застряла в густой шевелюре.

Секунд сорок пять я пыталась ее вытащить, дергала во все стороны, не заботясь, что с корнями выдираю волосы. Потом громко чертыхнулась, в гневе смахнула с полки стакан и мыльницу, рванула на себя ящик и вытащила ножницы.

Обозленная, дрожащая, тяжело дыша, я остригла космы и высвободила щетку. Она упала на пол вместе с комом намотанных на нее черных волос. Напряжение в груди слегка отпустило. Тело обмякло, будто под прохладным дождиком. Я постепенно успокаивалась.

За десять минут я бесстрастно обкорнала остатки своей гривы – коротко, под мальчишку. То немногое, что осталось, небрежно взъерошила пятерней. Сойдет, в «Вог» я и похуже видала! Потом замела с пола клочья волос вперемешку с осколками стакана, высыпала все это с совка в мусорное ведро и вышла из ванной.

У меня всю жизнь были длинные волосы.

Утро выдалось зябкое, укутанное густым, стелющимся по земле туманом. Остро и сильно пахло влажной зеленью, землей и конским навозом. От канала, что протекал за полями, несло затхлой сыростью. Я вышла во дворик маленького дома для гостей, где жила, и глубоко вздохнула.

Три месяца назад я пришла сюда, как беженка. Безработная, бездомная, никому не нужная, нелюбимая, брошенная. И все это поделом. Два года я не работала по специальности, причем почти все это время скиталась по больницам, где доктора в меру сил старались поправить ущерб, нанесенный моему телу в тот день, у вагончика братьев Голем. Собрали по осколочкам кости, залатали разодранную кожу; словно трехмерную головоломку, заново вылепили левую сторону моего лица. А вот с психикой вышло не столь успешно.

Надо было что-нибудь с собой делать, покуда я не добралась до того самого ножа. И потому я ответила на объявление «Требуется конюх» в «Сайдлайнз», журнале по коневодству, который выходил два раза в месяц.

Странная штука жизнь! В предопределение верить не хочется. Если верить, надо признавать существование изощренно-жестокой высшей силы, иначе как объяснить насилие над детьми, извращенцев, СПИД, гибель хороших людей на боевом посту? Однако случайным поворотам судьбы я не устаю дивиться.

Оказалось, что телефонный номер из того объявления принадлежал Шону Авадону. Шона я знавала сто лет тому назад, во времена моего увлечения верховой ездой, когда я была балованной, взбалмошной девчонкой из Палм-Бич, а он – неуправляемым двадцатилетним шалопаем, который тратил семейный капитал на лошадей и безумные загулы с такими же смазливыми юнцами из Швеции и Германии. Мы дружили, и Шон часто повторял, что дружба с ним восполняет мне отсутствующие чувства юмора и стиля.