Маргерит Дюрас: Матрос с Гибралтара

Он повернулся ко мне и снова улыбнулся.

– Что и говорить, пустяковые условия – дело нужное, – согласился он. – Да только быть довольным жизнью – этого мало. Время от времени нам хочется чего-то побольше, разве не так?

– Это чего же еще?

– Да счастья, вот чего. А любовь, она к этому очень даже располагает, так или нет?

– Не знаю, – ответил я.

– Как бы не так, очень даже знаешь. Я не ответил.

– Съезди-ка ты в Рокку, – повторил он. – Если приедешь в субботу, я буду там. Можем вместе заняться подводной рыбалкой.

Больше мы не говорили о себе. Добрались до Ластры и теперь уже надолго покинули долину Арно.

– Еще четырнадцать километров, – сообщил он. Он опустил ветровое стекло, и ветер со всей силой ударил мне прямо в лицо.

– Ах, как хорошо, – проговорил я.

– Как проедешь Ластру, всегда так, сам не знаю почему.

Из-за ветра казалось, будто мы стали ехать куда быстрее. Теперь мы почти не разговаривали – чтобы услышать друг друга, пришлось бы поднять ветровое стекло, но ветерок был так приятен, что никому из нас это и в голову не приходило. Время от времени он громко, стараясь перекричать шум ветра, объявлял:

– Еще полчаса, еще минут двадцать, еще четверть часа, и ты увидишь.

Он имел в виду город. Но с тем же успехом он мог говорить и о чем-то другом, уж не знаю, о каком-таком счастье. Мне было так хорошо сидеть подле него, с этим обдувающим лицо прохладным ветерком, что я охотно остался бы здесь еще на целый час. Но он настолько горел желанием побыстрей показать мне, как мы будем въезжать в город, что заразил и меня. Так что очень скоро и мне тоже не терпелось добраться до Флоренции.

– Еще семь километров, – выкрикнул он. – И ты увидишь там, внизу, когда будем проезжать по холму.

Может, он уже в сотый раз проделывал этот путь от Пизы до Флоренции.

– Гляди! – крикнул он. – Мы как раз над ней! Она сверкала под нами, словно опрокинутое небо.

Потом, поворот за поворотом, мы спустились и нырнули в ее глубины.

Но я думал совсем о другом. Я спрашивал себя, может, это и есть решение всех моих проблем, вот так вот путешествовать от города к городу, довольствуясь случайными приятелями, вроде него. И так ли уж необходимо обзаводиться женой, может, бывают случаи, когда лучше обойтись без этого.

По прибытии в город мы вместе выпили в одном из привокзальных кафе по бокалу белого вина. Жаклин вылезла из-под брезентового покрытия вся растрепанная, но дело ограничилось легкими заигрываниями и до серьезных посягательств на ее честь явно не дошло. Конечно, кто угодно, кроме меня, нашел бы ее прехорошенькой. А вот мне она показалась просто симпатичной. Она была в прекрасном настроении.

В кафе он снова заговорил со мной о Рокке. Пока он говорил, я внимательно рассматривал его лицо – ведь в машине я видел его только в профиль. И пришел к выводу, что все остальные рабочие были похожи друг на друга, он же – ни на кого. Может, причиной тому было огромное удовольствие, какое доставил мне наш разговор? Внезапно он вызвал во мне какую-то робость. Надо съездить в Рокку, снова повторил он, по крайней мере хоть отдохнешь. Вот-вот наступит жара. Неделя, ну что такое неделя? Будем вместе купаться в Магре, а если успеем, то сходим на подводную рыбалку, там есть одно местечко, которое он хорошо знает, а очки и все, что нужно, он мне одолжит. Ну так что, едем? Едем, ответил я. Жаклин улыбнулась, она не поверила. Ее он не пригласил приехать в Рокку.

Эти дни во Флоренции оказались самыми жаркими за весь год. Мне уже приходилось в жизни страдать от жары, ведь я родился и вырос в колонии, в тропиках, к тому же я немало читал об этом в книгах, но только в те нескончаемые дни во Флоренции я действительно узнал, что такое настоящая изнуряющая жара. Эта жара поистине стала главным событием в стране. Кроме этого, больше ничего не происходило. Было жарко – и это все, по всей Италии. Говорили, что в Модене сорок семь градусов. Сколько было во Флоренции? Я не знал. Четыре дня весь город был во власти какого-то безмолвного пожара – без огня, без криков. Четыре дня люди, объятые страхом не меньше, чем во время войны или эпидемии чумы, жили одним стремлением – только бы выжить. Такая температура не подходила не только человеку – ее не переносили и животные. В зоопарке от нее умер шимпанзе. Рыбы и те дохли от удушья. От Арно исходило зловоние, об этом писали в газетах. Тротуары на улицах расплавились и стали вязкими. Думаю, даже любовь была изгнана из города. Вряд ли в эти дни был зачат хоть один младенец. И никто не написал ни единой строчки, кроме разве что газетчиков, которые, кстати, тоже не говорили ни о чем, кроме этого. Собаки не совокуплялись, дожидаясь более подходящей погоды. Преступникам приходилось откладывать задуманные убийства, влюбленные не замечали друг друга. Никто уже не понимал, что такое здравый смысл. Раздавленный жарою разум отказывался действовать. Человеческая личность превратилась в категорию весьма относительную, и никто уже не мог бы сказать, чем он отличается от другого. Это оказалось еще похуже, чем военная служба. Должно быть, даже сам Господь Бог никогда не надеялся достичь подобных результатов. Словарь жителей города сделался однообразным и свелся к минимуму. Пять дней все говорили одно и то же. Пить хочу. Так больше невозможно. Это должно кончиться, такое не может больше продолжаться, никогда еще не было, чтобы такое продолжалось больше нескольких дней. В ночь четвертого дня разразилась гроза. Пришло время. И тут же все в городе снова занялись своими мелкими, обыденными делами. Все, кроме меня. Я все еще был в отпуске.