Лиза Клейпас - Обольсти меня на рассвете

— Сдается мне, ты хочешь добраться до него первым, — сказал Меррипен. — Ты презираешь его не меньше меня.

— Верно. Но я хочу, чтобы все шло своим чередом. И не хочу разочаровывать Беатрикс. Она с нетерпением ждет суда.

— Почему?

— Она хочет представить Хитреца в качестве свидетеля.

Кев, закатив глаза и вздохнув, отошел в другой угол и прислонился к стене. Он слушал, как Хатауэи представляли констеблю свои версии событий, активно обмениваясь мнениями друг с другом. Констебль задавал вопросы, и даже Ной оказался вовлеченным в процесс. Отвечая на наводящие вопросы, Ной в конечном итоге был вынужден рассказать все о том, что знал о прошлом Кэма и Кева, и это драматическое открытие вызвало новую серию вопросов, сопровождаемых бурными эмоциями, и так до бесконечности.

Кэм тем временем лежал в постели, что его вполне устраивало, и Амелия суетилась вокруг него. Она гладила его по волосам, давала ему пить, поправляла на нем одеяло, ласково что-то ему нашептывая. Он зевал и боролся со сном, прижимая щеку к подушке.

Кев перевел взгляд на Уин, которая сидела на стуле возле кровати, как всегда, с прямой спиной. Спокойная и невозмутимая, образцовая леди. Разве что прическа ее была в легком беспорядке. Глядя на нее, никому бы и в голову не пришло, что она способна поджечь шкаф с доктором Харроу внутри. Как сказал Лео, этот поступок не говорит в пользу ее интеллекта, но за беспощадность ей, пожалуй, стоило бы надбавить очки. И именно благодаря этой ее беспощадности Кэм оказался спасен.

Кев не без сожаления узнал о том, что Лео успел вызволить доктора Харроу, продымленного, но невредимого.

Спустя какое-то время Амелия объявила, что просит посетителей удалиться, так как больной нуждается в отдыхе. Констебль ушел, ушли Ной и слуги, остались лишь самые близкие.

— Думаю, Хитрец прячется где-то под кроватью. — Беатрикс опустилась на пол и заглянула под кровать.

— Я хочу получить обратно мою подвязку, — мрачно заявила мисс Маркс и опустилась на ковер рядом с Беатрикс.

Лео исподтишка с интересом наблюдал за гувернанткой.

А Кев раздумывал над тем, как быть с Уин.

Похоже, любовь творила с ним странные вещи, более причудливые и необычные, чем опий-сырец. Он был словно в наркотическом дурмане. В сладком дурмане. Любовь заполняла его, как воздух заполняет легкие, и сопротивляться ей было столь же бесполезно, как невозможно заставить себя обходиться без воздуха. У него не было сил ей сопротивляться.

Кэм был прав. Невозможно предсказать, как повернется жизнь. Нельзя знать, что произойдет с любимым человеком. Все, что в твоих силах, — это любить. Просто любить.

Ладно, значит, так надо.

Он отдаст себя на волю этой любви, не пытаясь навешивать никаких ярлыков, не пытаясь управлять этим чувством. Он сдается. Он навсегда выйдет из тени. Кев глубоко вдохнул и выдохнул.

«Я люблю тебя, — думал он, глядя на Уин. — Я люблю тебя всю, каждую твою частичку, каждую твою мысль и каждое слово… весь этот сложный, спутанный клубок того, что составляет твою суть. Я хочу тебя душой, телом, мыслями… всеми чувствами сразу. Я люблю тебя во все твои времена, такой, какая ты сейчас, какой ты будешь через десять, через двадцать лет. Я люблю тебя за то, что ты ответ на все вопросы, что может задать мое сердце».

И это казалось таким простым и понятным, что он сдался. Сдался сразу. И чувствовал, что поступил верно.

Кев не знал, сдался ли он на милость Уин или капитулировал перед своей страстью к ней. Только теперь его ничто не удерживало. Он возьмет ее. И он отдаст ей все, что у него есть, каждую частицу своей души, все, даже то, что превратилось в осколки.

Он смотрел на нее не мигая, боясь, что малейшее его движение может вызвать действия, которые не будут ему подконтрольны. Он мог бы сейчас броситься к ней и волоком потащить из комнаты. Но как сладостно предчувствие того, что скоро она будет его.

Почувствовав его взгляд, Уин посмотрела на него. И то, что она увидела в его глазах, заставило ее сморгнуть и порозоветь. Пальцы ее вспорхнули к горлу, словно чтобы успокоить участившийся пульс. И от этого потребность обнять ее стала еще сильнее, еще отчаяннее. Он хотел губами прикоснуться к ее порозовевшей коже, почувствовать ее вкус, ее жар. Страсть бушевала в нем. Он смотрел на нее не мигая, заклиная ее сделать первый шаг.

— Простите, — пробормотала Уин, поднявшись со стула с грацией, возбудившей его до безумия. Пальцы ее снова затрепетали, на этот раз возле бедра. Нервы ее были на взводе.