Линда Ховард: У любви свои законы

Хорошо бы кому-то присмотреть за девчонкой.

Три года спустя

— Фэйт, — недовольным голосом позвала мать. — Уйми же Скотти! Он меня скоро с ума сведет своим нытьем!

Фэйт отложила картофелину, которую чистила, вытерла руки и подошла к двери-сетке. Скотти сидел там, стучал ладошкой по сетке и усиленно сопел, выражая тем самым желание выйти наружу. Ему никогда не разрешали выходить из дома одному, ибо он не мог понять, что означает наказ: «Не уходи со двора». Все знали, что он обязательно убежит куда-нибудь и потеряется. Поэтому защелка на двери всегда была закрыта и располагалась так высоко, что он не мог до нее достать. Сейчас Фэйт была занята тем, что готовила ужин, который, похоже, кроме нее и Скотти, больше некому было бы есть, и поэтому не могла погулять с ним.

Она оторвала его ручки от сетки и сказала:

— А хочешь поиграть с мячиком, Скотти? Где твой мячик?

Мгновенно забыв о прежней цели, Скотти убежал искать свой красный, изгрызенный собакой мяч, но Фэйт знала, что ей удалось отвлечь его внимание ненадолго. Со вздохом она вернулась к кастрюле с картошкой.

Из спальни показалась Рини. Она была одета просто неотразимо: короткое и узкое красное платье не скрывало длинных, красивых ног и удивительно подходило по тону к томно-рыжим волосам. У Рини были очень красивые ноги. В ней все было очень красивое. Густые волосы были взбиты и напоминали облако: она источала роскошный темно-красный аромат духов.

— Ну, как я выгляжу? — спросила она, повернувшись на высоких красных каблуках и нацепив дешевые сережки из фальшивых бриллиантов.

— Очаровательно, — ответила Фэйт, зная, что именно этого ответа ждет от нее Рини. Впрочем, Фэйт лукавить не пришлось. Рини была аморальна, как похотливая кошка, но вместе с тем потрясающе красивой. Особенно выделялись безупречно правильные черты лица.

— Ну, я ушла, — проговорила она, небрежно чмокнув дочь в макушку.

— Желаю тебе хорошо провести вечер, мам.

— О, я проведу его прекрасно, можешь не волноваться! — ответила Рини, хохотнув, и повторила:

— Можешь не волноваться!

Она распахнула внешнюю дверь-сетку и вышла из убогой лачуги, сверкая на солнце стройными икрами.

Фэйт подошла к двери, чтобы вновь запереть ее. Она видела, как мать села в свое кричаще яркое спортивное авто и уехала. Рини очень любила эту машину. Однажды утром она просто приехала на ней, не дав себе труда объяснить семье, откуда она ее взяла. Впрочем, все и так было ясно: подарок Ги Руярда.

Заметив старшую сестренку, стоявшую перед дверью, Скотти вернулся на порог и снова стал шуметь, просясь наружу.

— Я не могу сейчас погулять с тобой, — стала терпеливо объяснять Фэйт. Со Скотти иначе было нельзя: он плохо понимал, что ему говорили. — Мне нужно приготовить ужин. Что ты будешь, жареную картошку или пюре? Это был чисто риторический вопрос, так как она знала, что съесть пюре ему будет легче. Потрепав Скотти по темноволосой головке, она вновь вернулась к кастрюле.

В последнее время Скотти был уже не такой неугомонный, и все чаще во время игр у него синели губы. Больное детское сердечко быстро сдавало, как и предсказывали врачи. Чуда не будет! Пересадку сердца Скотти никто делать не станет, даже если бы у Девлинов хватило на это денег. Здоровых детских сердец было мало, и они ценились слишком высоко, чтобы одно из них можно было бы пересадить мальчику, который все равно никогда не будет в состоянии самостоятельно одеться, читать и до конца жизни сможет выучить в лучшем случае лишь несколько слов, да и те будет произносить с трудом. «Тяжелый случай отставания в умственном развитии»— таков был диагноз. И хотя при мысли о том, что Скотти неизбежно умрет, у Фэйт к горлу подкатывал комок, она не убивалась по тому, что никак нельзя поправить его слабое здоровье. Новое сердце, так или иначе, не помогло бы ему, не сделало бы его нормальным, полноценным человеком. А так… Скотти и так прожил уже больше, чем ему отпустили врачи, и Фэйт видела свой долг в том, чтобы заботиться о нем столько, сколько ему еще осталось.

Одно время она думала, что Скотти — ребенок Ги Рурда, и возмущалась тем, что настоящий отец не забрал малыша в свой большой белый дом, где ему жилось бы гораздо лучше, чем здесь, и где он смог бы счастливо прожить свою недолгую жизнь. Но Ги не хотел его даже видеть. Как полагала Фэйт, из-за его отставания в умственном развитии.

Но потом она поняла, что просто невозможно определить, чьим сыном он на самом деле является. Папиным или Ги Руярда. Скотти не походил ни на того, ни на другого. Он походил только на самого себя. Сейчас ему было уже шесть лет, и это было безмятежное дитя, способное радоваться по пустякам, благополучие которого целиком зависело от его старшей, четырнадцатилетней сестренки.