Антон Леонтьев - Ключ к волшебной горе

Легенда эта передавалась в семействе Кригерс из поколения в поколение, и никто не знал, что в ней правда, а что искусная выдумка. Одно для Полины было неоспоримо – она, доведись ей оказаться на месте Аделаиды, поступила бы точно так же – ни за что бы не променяла любимого на прихоть венценосного тирана.

Полина подняла верхнюю губу и внимательно исследовала свои жемчужно-белые зубы. Брр, как же она ненавидит визитировать дантистов, их кресло напоминает ей прокрустово ложе, которое создано только для пыток и измывательств над несчастными и беззащитными пациентами.

Ровные дуги черных бровей, здоровый румянец, который Полина пыталась вывести всевозможными лосьонами и притирками (не пристало благородной девице выглядеть деревенской молодухой, это пусть щеки горничной Глаши рдеют полевыми маками!), чистая кожа и сияющие глаза – лучистые топазы. Полина показала язык отражению, расхохоталась и, найдя себя великолепной, перевернулась на спину.

Ей семнадцать! В Петербурге ее ждет Платоша – юный красавец, по которому сохнут все ее подруги. Они не подозревают, что сердце этой белокурой бестии отдано именно ей. Вот ведь вытянется лошадиное лицо у Александры Нессельроде, а как взбесится невропатичная Томочка Хитрово, а гнев и его последствия у пышнотелой Ирочки Голидзе вообще лучше не представлять!

Платон признался в любви ей, именно ей, Полине Львовне Новицких, и именно ее просил стать своей супругой!

– Pauline, – раздался в дверь стук мадмуазель Шнайдер. – Are you ready for the soupper? Dieses wird genau in einer Viertelstunde serviert. Préparez-vous, ma chère, et descendez! We are waiting for you!! [15]

Полина моментально соскочила с кровати: узнай mademoiselle, что ее любимица столь неподобающим образом, как ретивая газель, скакала по кровати, а затем разглядывала в зеркальце собственную физиономию, считая себя неотразимой прелестницей, думая при этом о Платоше Крещинском, у нее случился бы удар!

Приняв постный вид скромницы и великомученицы, Полина уселась на краю кровати. Дверь распахнулась, мадмуазель Шнайдер проинспектировала комнату девушки. От ее бдительного глаза не скрылись измятая постель и распущенные волосы Полины.

– Qu’ est-ce qu’il y a ma chère, sind Sie rumgewildelt? [16]– с подозрением спросила мадмуазель Шнайдер.

Полина, подняв на нее невинные глаза (лгать она могла столь складно, что ей завидовала даже такая мастерица этого дела, как тетя Лиззи), ответила ровным тоном выпускницы Смольного института:

– О, мадмуазель, как можно! Я ни за что не рискнула бы разочаровать мою добрую преданную мадмуазель таким недостойным поведением. Я... Я приводила себя в порядок, желая спуститься к ужину!

Девушка подошла к мадмуазель Шнайдер, обняла сухонькую гувернантку, та даже расчувствовалась, и Полина мысленно отругала себя за правдоподобное вранье, увидев, что на глаза mademoiselle навернулись слезы радости.

– Oh, my darling, – прошептала та, утыкаясь в плечо Полины. – Changez de costume et allez chez les parents! [17]

Дверь затворилась, Полина хихикнула, приложила глаз к замочной скважине и, удостоверившись, что мадмуазель Шнайдер, шаркая и кряхтя, удалилась, мигом взлетела на кровать, подпрыгнула до потолка так, что пружины матраса жалобно застонали, и воскликнула в эйфории:

– Платоша меня любит! Платоша меня любит! Платоша меня любит! И я его тоже, черт возьми!

Проснувшись следующим утром, Полина прислушалась к разноголосию, которое доносилось до нее из парка. Щебетали птицы, едва слышно шумели деревья, ей даже показалось, что в распахнутое окно доносится плеск морских волн.

Она прошлепала в ванную комнату, умылась бодрительно-холодной водой и подумала, что жизнь прекрасна! Когда через полчаса она спустилась к завтраку, за овальным столом восседал Лев Константинович. Он просматривал прессу – обычно на курортах приходилось довольствоваться французскими, английскими и немецкими газетами двух– или трехдневной давности.

– Доброе утро, papa! – приветствовала его Полина.

Отец сначала ее даже и не заметил, только потом, прервав чтение, пробурчал что-то. Показалась тонкая фигура тети Лиззи.

– Что пишет мировая пресса? – поинтересовалась она у Льва Константиновича.

Тот, вздохнув, ответил:

– Банковский кризис в Португалии, отставка правительства в Герцословакии. Ах, и убийство австрийского эрцгерцога в Сараеве!

– Die ganze Welt ist wie aus den Fugen geraten! – Мадмуазель Шнайдер возникла, как всегда, совершенно неожиданно. – J’étais а mon aise en 19-me siècle! [18]

Тетя Лиззи пожала плечами и спросила у деверя: