Кэтрин Куксон: Бесконечный коридор

Не поворачивая головы, доктор взглянул на резиденцию Армии спасения, примыкающую едва ли не вплотную к его собственным владениям. Здание тоже казалось безлюдным. Никто не призывал Господа сжалиться и ниспослать грешным свою благодать. Едва заметная улыбка тронула губы доктора Хиггинса. Какое счастье, что остались еще люди, не уставшие молиться и до сих пор верившие, что их услышат небеса. Многие посматривали на солдат Армии спасения с презрением и жалостью, а ведь зря. Именно те, которые считали, что лишь безумцы и блаженные не утратили еще надежды докричаться до глухонемых, скорее достойны сострадания. И он был одним из них.

Доктор Хиггинс перевел взгляд на фасад собственного дома. Точнее домов, поскольку Ромфилд-хаус составляли целых три особняка. Основу владений заложил еще дед Пола Хиггинса, жестянщик по профессии, ремесло которого в Отхожем Тупике процветало. Он и приобрел особняк с четырьмя спальнями и георгианским фасадом, выходящий на Ромфилд-сквер, площадь в те давние дни располагалась на самой окраине Фелберна. В этом доме умелец дед, разбогатевший на металлоломе, и потворствовал успехам сына, мечтавшего стать врачом. А затем, когда юноше удалось получить медицинский диплом, купил ему практику в богатом районе Фелберна. Со временем старик приобрел еще два дома, примыкавших почти вплотную к его собственному, а вот объединил их в одно целое уже не он сам, а его сын, врач. Сюда же со временем доктор Хиггинс-старший перенес и свою практику.

Своему сыну полупочтенный доктор передал любовь к гуманнейшей из профессий, и был вознагражден тем, что на закате дней лечил больных и оперировал бок о бок с единственным отпрыском. И вот сейчас, обводя глазами каменный фасад старинного особняка, Пол Хиггинс заметил, что облупившиеся местами стены давно нуждаются в ремонте, да и железные решетки, ограждавшие фамильное гнездо от примыкавшего к нему кладбища и церкви Святого Матфея, проржавели и покорежились. Нужно непременно потолковать на их счет с преподобным Конвеем, решил доктор Хиггинс.

Вот и вся площадь. По одну сторону высился Технический колледж, по другую – гигантский завод-холодильник, далее располагались здание Армии спасения, особняк доктора Хиггинса и – англиканская церковь с кладбищем. Все вместе составляло Ромфилд-сквер, часть Фелберна, граничащую с нищенским Отхожим Тупиком. Не самое лучшее, как очень многие считали, место для обители уважаемого доктора. Однако доктор Хиггинс, живший больше прошлым, нежели настоящим, настолько слился с привычным окружением, что воспринимал себя как его неотъемлемую часть. Он сроднился с Ромфилд-сквер, с Отхожим Тупиком и с его обитателями – трудягами и лентяями, грубоватыми и мягкими, хитрыми, но по-своему честными, злыми, но человечными. Он ощущал себя сродни этому простому люду еще и потому, что узнавал в себе частичку каждого из них.

Доктор Хиггинс снова глубоко вдохнул свежий вечерний воздух и, оторвав взгляд от луны, заливавшей призрачным светом трубы на крыше Технического колледжа, снова пересек двор, вошел в свой кабинет, запер за собой входную дверь, выбрался в приемную и, толкнув дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен", очутился уже в собственном доме, а точнее – в уютном холле, облицованном мореным дубом. Красная ковровая дорожка, устилающая пол, тянулась дальше, покрывая ступеньки лестницы в конце холла, ведущей наверх; по сравнению с ярко освещенной приемной, здесь царил приятный полумрак.

Вымыв руки в туалетной комнате, направился в гостиную, которую его жена именовала салоном.

Беатрис сидела перед камином на мягком диване. Услышав шаги мужа, она даже не повернула головы, да и сам доктор, приближаясь к камину, избегал смотреть на жену. Их судьбы разошлись уже очень давно, и супруги вполне могли вообразить, что живут в полном одиночестве. Увы, притворство не заменяло реальности, горькой, обидной, а подчас и вовсе невыносимой.

Пол Хиггинс облокотился о край великолепного мраморного камина – того самого камина, от которого так настойчиво старалась избавиться Беатрис. Он сумел отстоять его, как не позволил внести и множество других новшеств, после которых огромный дом остался бы совсем голым; нельзя же в самом деле украшать оборками и рюшечками гранитный монолит и мореный дуб. Несколько минут Пол стоял, уставившись на огонь и чувствуя нарастающее раздражение. Приподняв голову, он посмотрел на огромный портрет отца над камином и спросил: