Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы

Так она и не прилетела. Разговоры со временем становились все короче, а паузы все длиннее, а потом он вдруг пропал дня на два. Выключил телефон и на электронные письма тоже не отвечал. Она тогда всерьез переполошилась, перепугалась, представляла себе всякие ужасы, а потом позвонила его матери, и оказалось, что он уехал в Довиль. Только и всего.

Он позвонил матери и предупредил, что собирается в выходные на море, и еще выключит телефон, чтобы побыть на свободе и в одиночестве.

А Маню не предупредил!.. То ли забыл, то ли… не забыл.

Когда он нашелся, она кричала, и плакала, и упрекала его, и он просто положил трубку.

От горя Маня завыла, перепугалась того, что завыла, и побежала на кухню капать в чашку валокордин.

Он перезвонил через некоторое время и прочел ей короткую и сухую лекцию. Лекция была о том, что контролировать его нельзя – как будто она собиралась его контролировать!..

Когда ему нужно побыть в одиночестве, он должен быть в одиночестве, вот в чем дело. Когда он должен уехать, он должен уехать, и все тут. Когда у него свои дела, значит, у него свои дела.

Маня пыталась возражать, протестовать и объясняться, но потом сникла. Нет ничего глупее выяснения отношений по телефону, особенно когда один в Москве, а другой в Париже и выяснять их решительно не желает, и даже до конца не понимает, что именно нужно выяснять!..

Потом они стали созваниваться раз в день. Дежурный вопрос – как твои дела? Дежурный ответ – все хорошо. И на том спасибо.

Вот после всего этого лететь к нему в Париж стало совершенно невозможно, – так же невозможно, как взять и отправиться на Луну. И еще выкраивать на это деньги. Да и не к чему. Что там делать, на Луне-то этой? Там пусто, холодно и воздуха нет, а есть только Море Дождей, или Ветров, что ли, а может, и то и другое вместе. А больше ничего и никого, и Мане стало казаться, что в Париже тоже никого нет.

Того Алекса, которого она любила и думала, что знает, точно нет!..

Он вернулся вчера, а теперь вот приехал и сказал, что рад ее видеть.

Маня Поливанова, писательница Покровская – нет, уже бывшая писательница, потому что у нее давно не получается писать, – открыла портфель и порылась в нем.

– Понимаешь, – сказала она озабоченно, не поднимая глаз, – куда-то засунула ключи, а мне ехать нужно!..

Выудила связку и помахала у него перед носом.

– Еле нашла.

Она промаршировала к водительскому месту – он посторонился, пропуская ее, – и плюхнулась на сиденье.

Уехать. Вот прямо сейчас, сию секунду. Просто чтоб не зареветь позорно и унизительно у него на глазах.

Все кончилось. Так бывает, очень даже бывает. Ничего особенного. Просто надо быстро уехать.

…Я рад тебя видеть!..

Он подошел, придержал дверь, чтобы Маня не захлопнула, и наклонился к ней.

– Маня, поговори со мной.

Она запустила двигатель, задрала подбородок и посмотрела вверх, на него.

– Алекс, если ты сейчас спросишь, как мои дела, я перееду тебя машиной.

– А как твои дела?..

– Дверь отпусти, пожалуйста.

– Поговори со мной.

Маня пожала плечами. Двигатель урчал.

Она знала, что он так может промолчать и час, и два, или до завтра, и в конце концов повторила с неприязнью, что ей нужно ехать.

– Я поеду с тобой.

– Тебе что, заняться в Москве нечем?..

Правду сказать, ему решительно нечем было заняться!..

Он представлял себе «освобождение» как-то не так. Более осмысленным, что ли. Сейчас он никак не мог вспомнить, зачем именно решил от нее «освобождаться», и чувствовал себя очень глупо.

И разговор был глуп, и его картинная поза, и темные очки на носу. Одна сплошная глупость и фальшь, а он всегда остро чувствовал фальшь!..

Все же он писатель, и говорят даже, неплохой!

– Маня, мы должны поговорить. И я не хочу откладывать это на завтра или на вечер!..

– Мало ли чего ты не хочешь!..

Круг замкнулся. Двигатель урчал.

Алекс понял, что нужно пускать в ход тяжелую артиллерию.

– Мне позвонила Анна Иосифовна и рассказала про происшествие в магазине «Москва».

– Матерь Божья.

– Она сказала, что на тебя напал сумасшедший, выволок на улицу, ты упала!..

– Святые угодники.

– Еще она сказала, что ты в плохом состоянии и почти при смерти. Я ей не поверил, конечно.

– Матерь Божья!

– Или заткнись, или смени пластинку.

Она вдруг ему улыбнулась почти той же улыбкой, какой улыбалась раньше, до того, как он решил стать свободным, как будто выглянула прежняя Маня Поливанова. Выглянула и пропала.