Ирина Мельникова: Ржавый Рыцарь и Пистолетов

— Останови! — произнесла Даша сквозь зубы. — Немедленно останови, тварь такая!

— Ты что? — поразился ее соблазнитель. — Испугалась?

— Останови! — почти выкрикнула она, едва сдерживаясь, чтобы не съездить по самодовольной роже. — Я выйду!

— Так на мосту же! — растерялся водитель. — Здесь нельзя.

— Остановишь сразу за мостом! И не шути! — Даша вытащила из сумочки газовую «беретту» и положила на колени.

— Ну, совсем дура баба, — произнес расстроенно водитель. — Чокнутая, однако! Я же пошутил!

— Я тоже пошутила! — Даша бросила ему на колени сотню. — Возьми, за моральный ущерб!

— Да ладно тебе, — водитель сконфуженно посмотрел на нее, — нельзя уж зубы поскалить! Красивая ты бабенка, и кольца нет! — кивнул он на свободную от рукавички правую руку Даши. — Жалко таких, однако!

— Ты себя жалей, меня не надо! — рассердилась Даша. — Много таких жалелыциков развелось!

— Ну, ты колючая, прямо как ежик! Ежик-злюка! У сына в книжке такой нарисован. Иголки во все стороны торчат.

— Я не ежик, я — метр колючей проволоки. — Даша отвернулась и стала смотреть в окно.

— Ишь ты, — водитель покачал головой, — видно, крепко цепляешь мужиков на свои колючки, ходу не даешь… Смотри, жизнь ведь она одна. Назад не повернешь!

Даша продолжала упорно молчать и смотреть в окно.

Водитель понял, что пассажирка больше не рвется покинуть его машину, и тоже замолчал, но включил магнитолу. Хрипатая, явно блатная особь затянула что-то гнусаво-тоскливое про славных братишек и грязных «мусоров».

— Сидел, что ли? — поинтересовалась Даша, не поворачивая головы.

— Чего нет, того нет, — охотно откликнулся водитель, — просто клиент сейчас такой пошел. Шансон из подворотни им подавай! — Он усмехнулся. Лицо у него и впрямь казалось приятным, особенно когда его хозяин перестал говорить пошлости. — Я ведь музучилище закончил. В Запрудневе во Дворце культуры работал, сначала худруком, а после директором. Хорошо работал, сундук Почетных грамот накопил. Наш молодежный театр по всему Союзу гремел, за границу ездили. В Германию, Венгрию, в Монголии даже побывали. Только теперь во Дворце мебельный салон, а молодежь по подъездам да подвалам травку курит и клей нюхает.

— Постой, такты, наверно, Гришу Олялю знаешь? Он во Дворце художником-оформителем работал?

— Конечно, знаю, — оживился водитель и недовольно пробурчал: — Так бы сразу и сказала, до Оляли, мол, довези. А то сразу маньяк, такой-сякой!

— Как он? Пишет картины? Не колется?

— Пишет, — кивнул головой водитель и протянул ей ладонь: — Костя. Меня в Запрудневе все знают.

— Даша, — пожала она жесткую ладонь с твердыми бугорками мозолей.

Даша? Так ты… — Константин смачно припечатал ладонь ко лбу. — Гришка все время о тебе талдычит. И как я тебя не узнал, ведь столько раз по телевизору видел? А Райка моя твои книжки до дыр зачитала. И мне подсовывала, но, каюсь, ни одной не прочитал. Деньги надо зарабатывать, однако.

Впереди показались многоэтажные свечки и серые корпуса «хрущоб». Это начиналось Запруднево — поселок, где жили рабочие шинного завода и пригородного агрокомплекса. Высокие сугробы высились по краям дороги, и машина, казалось, мчалась сквозь туннель. Снег по-прежнему валил не переставая.

— Оляля сейчас подшился, не пьет и не колется. Рожу отъел поперек себя шире, — продолжал докладывать водитель. — Его картины, слышь, в Японию ушли и в Канаду. И еще требуют. Какая-то выставка в Лондоне весной открывается, у Гришки аж пять картин берут. Он теперь и днем рисует, и ночью.

— Слава богу, — Даша перекрестилась, — я ему звонила из Питера, никто не брал трубку. Думала, уж не случилось ли чего плохого?

— Да ему телефон отключали за неуплату и свет. При свечке рисовал. А потом деньги большие получил, рассчитался. Только, дурик такой, почти все гонорары до копейки в художественную школу отдал. Заботится, видишь ли, о юных талантах, а сам в разбитых башмаках и в драной куртке бегает. — Водитель вытянул руку: — Да вон, гляди, однако, сам легок на помине, снег от ворот убирает.

Она почти на ходу выскочила из машины. Гриша Оляля, забросив в сугроб деревянную лопату, мчался ей навстречу, расставив руки и весело матерясь:

— Ешь твою мышь, Дашка, раззява! Откуда ты? С неба свалилась?

Он по-медвежьи обхватил ее, приподнял над землей и прижал к мощной груди. «Он и впрямь стал прежним Олялей», — успела подумать Даша до того, как Гриша принялся ее целовать, расцарапав щеки жесткой щетиной.