Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу

Он, кончено, был прав — она здорово любила трахаться.

— У меня, правда, нечего жрать.

— У меня — полно. Я столько вчера наготовила…

— Ты же без сумки.

— А на хрена мне сумка? — она сделала еще глоток и резко откинулась на спину, двинув мне затылком мне по ребрам и разметав свои короткие, на мгновение полыхнувшие в солнечном луче, рыжие патлы по моему животу. — Все — дома.

— У тебя дома?

— Да-а-а, — она потерлась носом о мою грудь и фыркнула. — Надо же, седой волос. Да, ты у нас ста-а-ренький, — ее рука очутилась у меня на ляжке и двинулась выше, — а может, ты у нас еще и ма-а-а-ленький…

Я поймал ее руку, удержал на месте и спросил:

— Ты меня к себе ужинать приглашаешь?

— И за-а-втракать. А в перерыве — спа-а-атоньки. А еще — в перерывах, — она резко перевернулась, привстала, уперлась ладонями мне в грудь, рассмеялась и подмигнула, — тра-а-ханьки. Есть возражения? Или проблемы?

— А муж?

— А жена?

— Моя? Я же сказал, она уехала в…

— Его жена.

— А-а… Его жена — заражена. Не ест, не спит, дает навзрыд… О-ох, больно же…

— Скажи еще в рифму. Только приятное. И уважительное.

— Головка пустая.

— Верхняя?

— Обе… У-уй, не дави…

— Говори.

— Ладно… Твои губы, как… У-ух, да ты что!..

— В стихах к дамам на вы обращаются! Понял?

— Понял-понял… Ладно. Ваши губы, как алые цветики — лучше нет ничего для мине… Заду… шишь же!.. Для ми… нееетика-а… Сумасшедшая! Все. Никаких тебе стишков…

— Ну, скажи. Ну, пожалуйста, — ее язык моментально оказался на моем соске, а рыжие патлы защекотали шею. — ты же так здорово умеешь… А потом — алые цветики, — язычок заработал, и по спине у меня побежали мурашки, — для чего их лучше нет, а? Ну, скажи-скажи-скажи… Только чтобы четыре строчки, ладно? Идет?

— Ладно. Идет. Идет рыжая бл… Все-все-все — сейчас исправлю. Вот… По высокой траве и по мокрой росе идет стройная рыжая дива… Нравится?

— Ага… Дальше.

— Знает поле и лес, знает ранний рассвет, как красива она и е… Ну, все-все-все… Сама просила — четыре строчки.

Она уже снова сидела на краешке кровати, отвернувшись от меня. Я думал, она разозлилась, но сделав глоток из своей бутылки, он повернулась ко мне, и я увидел собравшиеся от улыбки морщинки у глаз — довольно заметную сеточку. Она прекрасно знала, что они старят ее, но плевала на это и улыбалась, когда хотела. При мне. Знала, кстати, и о морщинках на шее, но никогда не вытягивала ее дурацким, неестественным способом, чтобы натянуть кожу и сгладить их. При мне. Словом, не старалась казаться моложе. Была такая, какая была…

Мне вдруг захотелось сказать кому-то спасибо за то, что она такая и что она сидит здесь, голая, и улыбается, нахально задрав ногу на столик и демонстрируя сетку морщинок у глаз. Поблагодарить кого-то за ее рыжие, не достающие до плеч патлы, за рыжий треугольник ниже пупка… Только кого благодарить? Не мужа же ее… Кстати, о музыке.

— Так, как с мужем?

— С мужем, — она щелкнула языком и показала мне кружок из большого и указательного пальцев. — Вот так. С ним всегда вот так, а вот с тобой — когда как. Ты у нас — мужик ласковый, но неровный… То вдруг прямо, ах — и до самой маточки, а то вдруг прямо, ой, и раскручивай тебя пол часа… — она перестала улыбаться. — Ну? Чего не злишься? Я же тебе прямо сюда врезала, — она вдруг сильно ухватила меня за яйца, — по самолюбию твоему… Вот же оно у вас где, а ты не злишься. Почему?

— Потому что это правда. И еще — приятно. Я имею в виду не слова. Только не оторви.

— Не оторву, — она усмехнулась, но хватки не ослабила. — Они мне еще нужны. А муж уехал. На неделю. Может, больше.

— Для кого ж ты готовила?

— Для нас.

— Кого это — «нас»?

— Меня. И тебя.

— Не ври. Ты вчера не знала, что я твой. Для кого готовила?

— Для тебя… Ох, да ты ревнуешь?! — восхитилась она. — Ну до чего ж херово у тебя выходит. Брось, не старайся, это тебе не стишки.

— Ну, не ревную, а просто… А вообще ревную. Что я, неживой что ли, по-твоему? Ревную.

— Ревнуешь, — прищурилась она.

— Ревную, — упрямо пробормотал я.

Она в упор взглянула на меня, разжав и убрав руку с моих причиндалов. Глаза у нее сузились. Меня почему-то кольнуло где-то под ложечкой.

— Тогда прости. Сказать?

— Скажи.

— Когда не вижу тебя неделю, даже не замечаю. Когда две — начинаю дергаться, как сучка перед течкой. А через три, достаю старую записную книжку, начинаю обзванивать бывших и предлагать себя, как последняя блядь… Знаю-знаю — почему как? Ладно, пускай без как, пускай — блядь…