Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу

И я подошел. Не глядя на него, подошел к крюку и стал отвязывать его поводок, повернувшись к нему спиной. А он сидел и ждал, когда я отвяжу его и поведу обратно. И я отвел его обратно и дал миску с едой. А выгуляв всех остальных, снова подошел к его клетке, забрал пустую миску, впервые просунув руку, а не палку с крючком, в клетку, и под завистливый лай других собак, принес еще одну — полную.

Пока он не торопясь ел, я сидя на корточках и глядя ему не в глаза, а чуть в сторону, обещал, что буду теперь гулять с ним каждый день, говорил, что не я виноват в его мучениях, что я здесь — вообще пятое колесо в телеге… Ну, и так далее. Словом, почти просил прощения. И он — простил. И меня, и весь род людской — никогда больше не лаял даже на старух, и они сначала с опаской, а потом все больше смелея, стали подходить к нему и вести себя с ним, как с остальными.

Я принес из дома раствор перекиси и промыл ему загривок. Купил ошейник с поролоновой прокладкой, чтоб не тер ему пораненную шею. Стал приносить ему какие-то лакомства. Выгуляв всех остальных, выводил его на поводке и пол часика гулял с ним по территории — возле вивария, конечно, где не крутилось начальство. Стал разговаривать с ним, под косыми, неодобрительными взглядами старух.

Наверх, в лабораторию, уже «просверленных» собак отводили чистенькие девочки-лаборанточки, брезгливо воротящие носики и от меня, и от старух — мы для них были низшей кастой. Но в первый раз новую собаку наверх отводили старухи — как раз после того, как я заканчивал работу — поэтому я и забирал пса и гулял с ним пол часика. Нет, я не считал его своим , не разыгрывал из себя хозяина , ну, может, чуть-чуть… Я вообще мало думал о нем, просто гулял, просто как-то подружился, просто…

Только я не сообразил, или не хотел соображать, что он — не просто, что для него все — по другому. Сказавши «А», они не могут не сказать «Б»; вернувшись к своей привычной зависимости от человека, простив его, они не могут не полюбить…

Мы так сделали, нам так захотелось когда-то, и когда-нибудь нам это еще отрыгнется, потому что все будет правильно , как говорил один… И хоть и страшновато, но все-таки хочется, чтобы все было правильно , хотя отрыгнется — и мне тоже …

И тут эта дурацкая история в карантине…

А на другой день, старуха злорадно сообщила, что меня вызывает к себе зав лабораторией. Я закончил работу, погулял с псом и поднялся наверх. Не знаю, что там ему наговорили эти старые мымры, он не стал ничего объяснять, а просто сказал:

— Пиши заявление.

Я написал. Легко и даже с какой-то радостью. И лишь когда писал, сидя у него в кабинете, понял, что мне стало трудновато здесь работать, что я сам хочу уйти. Про пса я вспомнил только на улице, когда спустился вниз и пошел вдоль корпусов НИИ к воротам…

За моей спиной раздался короткий лай. Я обернулся. Старуха держала на поводке пса, моего пса (так я в первый… и последний раз подумал про него), а он сидел, и склонив голову, смотрел на меня. Глаза ведь на самом деле ничего не выражают, «зеркало души», там, «улыбаются», или как-то еще, как принято писать в художественных произведениях — все это чушь, насрать и забыть. Глаза это устройство, нужное чтобы смотреть и видеть. И иногда (очень редко) — говорить.

Он не понимал, куда ведет его старуха, и его это мало интересовало. Он понимал, что я — ухожу. Ухожу не до завтра, не на время, а совсем ухожу из его жизни. Понимал, что больше я к нему не приду — я видел , что он понимал. Но он не понимал и не мог понять, почему самый красивый, самый умный, самый… Господь Бог, так небрежно и запросто вернувший ему весь смысл его жизни, теперь бросает его и уходит…

А «Господь Бог» торопливо шел к выходу с территории, сгорбив спину и шаркая, как старик, ногами, и твердо знал, что старуха не уведет пса, пока он не скроется за поворотом, что она будет заставлять пса смотреть ему в спину — в спину ничтожества, бессильного даже перед такой дышащей на ладан карги, чью высохшую, сморщенную шею пес своими клыками мог бы перекусить, как травинку. Мог бы… Если бы такие же ничтожества, как его « Господь Бог», не отняли у него в незапамятные времена его суть, его сущность , дав взамен пустышку, как «наперсточники» — пустой стаканчик несчастному лоху…

— А потом… Ну, не было больше собаки?

— Не было.

— Ну, да, — кивнула она, — Теперь ты любишь кошек, как я, а кошки — другие. У них все иначе, они…