Наталья Ефремова - Осколки памяти

Но что значили все эти мелочи, когда рядом с ней был Ник? И что стало, когда она оттолкнула его?

Усилием воли Кристина заставила себя вернуться в настоящее и, подняв голову с колен, несмело взглянула на Ника. Он все так же сидел на полу напротив нее, но только теперь внимательно смотрел ей прямо в глаза, как будто читал ее мысли. Она смутилась еще больше, когда, словно в подтверждение этой ее догадки, Ник задумчиво произнес:

– Знаешь, сначала я подумал, что ты встретила кого-то другого там, в Миннеаполисе. Парня, который понравился тебе больше, чем нравился я. И решил, что ты так… обращаешься со мной, потому что не находишь в себе смелости рассказать мне о нем. Это подозрение не давало мне покоя несколько дней. От отчаяния я даже почти решился наплевать на свою гордость, подойти к Миранде и расспросить ее, чтобы узнать, прав я или нет. К счастью… да, пожалуй, именно к счастью, я так и не смог этого сделать. Я наблюдал за тобой и довольно быстро понял, что никакого другого парня не было, что в твоей… холодности таилось что-то другое, сложное, непонятное, непоправимое и от этого еще более страшное.

Он на секунду умолк, но почти сразу же спросил:

– Скажи, дело было вовсе не в другом парне, верно, Кристи?

Она вздрогнула, как вздрагивала всякий раз, когда Ник называл ее так после того, как она пришла в себя в его доме. Только до сегодняшнего прозрения она не могла понять, почему то, как он произносит этот вариант ее имени, вызывает в ее душе смутное беспокойство. Теперь, когда память вернулась, Кристина поняла. Так называл ее только Ник и никто больше. Родители всегда, даже в детстве, обращались к ней по полному имени, друзья звали Крис, а Кристи – это была привилегия Ника. Когда кто-нибудь, кроме него, называл ее так, она не откликалась, только поджимала губы. А если к ней обращались таким образом повторно, она холодно просила не употреблять это имя вообще.

Никто, кроме Ника, не имел права так ее называть.

– Да, никакого другого парня не было. Дело было вовсе не в нем.

Одному Богу было известно, как трудно сейчас Кристине давались признания. Осколки ее памяти двигались, собираясь в единую картину, и ранили ее. Больно ранили. Хотя Ник, скорее всего, тоже это понимал, как понимал и чувствовал ее всегда лучше всех, лучше ее самой.

Он подался вперед и почти умоляюще, как ей показалось, произнес:

– А в чем же, Кристи? Хоть сейчас ты можешь мне объяснить, что тогда произошло?

– Мне тяжело вспоминать, – прошептала она и услышала в ответ:

– Пожалуйста…

Кристина отвернулась к огню и смотрела, как на одном из горящих поленьев из трещинки показалась смола и, пузырясь, потекла по шершавой коре. За горячей каплей оставалась темная дорожка, которая постепенно впитывалась в древесину и высыхала в пламени. Вот капля смолы остановилась и растаяла, но она все смотрела и смотрела в огонь, не в силах взглянуть на Ника.

Он ждал.

Молчание затягивалось.

Наконец, Кристина собралась с духом и заговорила, едва слышно, словно разговаривая сама с собой. Между сказанными фразами тянулись долгие давящие паузы.

– Ты спрашиваешь, в чем было дело? Я пыталась разобраться, причем очень долго, на протяжении нескольких лет. И я до сих пор даже себе не могу объяснить до конца, что же тогда произошло… Больше всего это походило на то, как если бы я сидела в тюрьме, в камере с самым дорогим и близким мне человеком, любовь которого помогала мне стойко выносить заключение, – она услышала судорожный вдох Ника, но не остановилась, боясь, что просто не сможет продолжить. – И вот меня неожиданно выпустили на волю всего на две недели. Но отсутствие стен и запретов, кислород, простор и покой опьяняют… Это было как… как отравление разума свободой. Я не знаю, как лучше сказать, ты прости… Мне как будто снова захотелось дышать, удивляться, жить. Да, просто жить, без оглядки, без пресса обыденности, без решеток… А когда пришло время возвращаться назад, в тюрьму, во мне все восстало против этого. Даже несмотря на то, что там меня ждал человек, без которого я просто не представляла своего существования, неважно, в заключении или на воле. Но свобода, оказывается, не просто опьяняет, она сводит с ума, лишает разума и памяти. Так, наверное, и со мной случилось.

Чистым рассудком я понимала, что своими руками разрушаю собственную жизнь, убиваю надежду на счастье. Но остановиться уже не могла! Не могла, Ник… Самую сильную боль можно причинить только тому, кому ты небезразличен, тому, кто тебя любит. Чем сильнее любовь, тем страшнее боль. Я это знала и…