Нэнси Бартоломью - Стриптиз в кино

Зачем он так долго говорит? Лучше бы плюнул на мой дурацкий гонор, на мое притворное сопротивление и сломил его настойчивой лаской. И еще одна мысль пронзила меня: он сказал, что хочет заботиться обо мне. Не должен в силу каких-то инструкций, обязательств — как офицер полиции, как мужчина, наконец. Нет! Он хочет!.. Я уже давно забыла о таком отношении к себе. (Не говорю о родителях.) Люди давно обращают внимание на Къяру Лаватини, только когда она движется по сцене. Когда раздевается… Нейлор прочитал мои мысли, потому что сказал:

— Разве так необычно, если человек хочет заботиться о тебе? — Он убрал с моей щеки упавшую прядь волос. — Тебе трудно довериться мне? Поверить?

Мне показалось, что если и была невысокая преграда, разделявшая нас, то она упала, улетучилась. Ощущение было непривычным, непроизвольные слезы хлынули у меня из глаз, покатились по щекам, выдавая истинные чувства.

— Не плачь, дорогая, — сказал Джон, крепко обнимая меня снова. — Все будет хорошо…

О, как много хотелось мне ему сказать, но я не могла произнести ни одного слова. Не решалась. Что говорить? О моем неудачном романе с Тони? О том, как я осталась с пустотой в душе и в теле? О других результатах моего неумения разбираться в людях? В людях, которые думали в первую очередь о себе и сроду, наверное, не знали, что означают слова “забота о других”. Не хочу признаваться Джону и в том, как часто я мечтала, чтобы кто-то держал меня так, как он сейчас, и говорил эти самые слова.

Не скажу, потому что Кьяра Лаватини не имеет права быть слабой и беззащитной. И еще потому, что мне стало так хорошо, когда мы оба замолчали, посторонние мысли начали отлетать от меня, что захотелось только одного: чтобы он не ослаблял своих усилий, чтобы продолжал ласкать, побуждая окончательно оторваться от берега и броситься в чреватые опасностью, но сулящие такое блаженство глубины.

Судя по действиям, Нейлор, видимо, разделял мои мысли. Я откинулась назад и посмотрела ему в лицо. Нет, он не торопился овладеть мной, и я догадывалась: хотел, чтобы окончательное решение исходило от меня. А мне… мне не хотелось сопротивляться ни душой, ни телом. Тело желало его давно, а душа… Она тоже давала согласие.

— Ладно, — прошептала я с улыбкой.

— Что ладно, Кьяра?

Он хотел, чтобы я поставила точку над i. (Или черточку над t.)

Я провела пальцами по его щеке, коснулась шеи.

— Ладно, — повторила я, — возможно, ты и в самом деле не считаешь меня совсем уж никудышной и хочешь немножко обо мне позаботиться.

— Немножко? — переспросил он, улыбнувшись.

— Да. — Я наклонилась вперед и поцеловала его. — Предположим, я верю тебе. Но мы сейчас в неравном положении.

— Почему же? — Он оглядел комнату, задержал взгляд на мне, — я сидела в постели, обернувшись до пояса в простыню. — Мы на твоей территории, ты у себя дома, ты здесь хозяйка. Можешь указать мне на дверь.

— Да, я хочу указать… на то, что ты абсолютно одетый, а я абсолютно голая.

— Абсолютно? Это правда? — Он медленно стянул с меня простыню и слегка присвистнул. — Да, ты не обманула меня.

— Встань! — скомандовала я.

Мужчина не спеша подчинился. Я взбила подушки еще выше в изголовье и уселась, как в ложе театрального зала в ожидании поднятия занавеса.

— Начинай, — прошептала я чуть севшим голосом. — Расстегни рубашку.

Взметнулись в легком удивлении брови, и Джон взялся за верхнюю пуговицу, не сводя с меня глаз. С пуговицами на груди было покончено, он расстегнул манжеты, рубашка полетела на пол. У него была широкая загорелая грудь.

— Теперь брюки, — приказала я уже увереннее.

В самом деле, не мне же одной быть нагишом. Правда, к раздеванию на глазах у людей я привыкла больше, чем он. Выпростав ноги из ботинок, Джон расстегнул молнию. Под тяжестью увесистого ремня штаны сразу же свалились к его ногам. Он переступил через них, сделав полшага к постели. Сердце у меня колотилось о ребра, как, сами понимаете, птица в клетке. (Так принято это описывать.)

Он стоял передо мной совсем голый… Нет, не совсем — в серых плавках.

— Хорошо, — сказала я, — теперь иди сюда. Он рассмеялся.

— В чем дело? — спросила я.

— Ну как же, — объяснил он, — не понимаю, отчего ты не велишь мне закончить операцию раздевания. Стесняешься?

Опять он взял верх! Я-то думала, он испытывает некоторое смущение, а оказывается, чувствует себя без одежды как рыба в воде. Во мне проснулось ревнивое чувство: как часто он выступает в такой роли перед другими женщинами?