Фредерик Дар - Значит, ты жила

— Я поддаюсь порыву, мэтр… Я и не подумал о том, что теперь не слишком гожусь в друзья!

— Не говорите так… Вы не думаете, что и я тоже поняла вас?

Я неуверенно взглянул на нее.

— Поняли? Ну и сильно сказано! Так что же вы поняли?

— Вы страдали всю свою жизнь, не знаю уж от чего, быть может, от самой жизни?

Неизвестно почему, но ее слова меня задели. Они пробудили мою боль, от которой, как я верил, я избавился, совершив два убийства. Она по-прежнему жила во мне, в моем мозгу, в моей плоти! Такая же мучительная и тошнотворная… Смутная и неотвязная… Наверное, это было неискоренимое зло… Зло, которое прорастало заново в моем саду, после того как я его там зарыл. Да, из-под земли пробивались новые ростки.

Лежа ничком на узкой постели, я наблюдал как они растут во мраке моей души… Они меня душили!

— Сильви, я несчастен, ужасно несчастен…

Она поднялась и села в изножье постели.

— Мужайтесь…

— Ах нет! Эту фразу вы произнесете, когда наступит последний день.

— Вы говорите глупости, мосье Сомме!

— Ведь это ваше первое уголовное дело?

— Да!

— И, разумеется, вы боитесь еще больше, чем я?

— Пожалуй!

— Почему вы выбрали эту профессию, Сильви?

— Мне хотелось помогать ближнему, а медицина меня не привлекала.

— Теперь вы видите, что это не та профессия, которая позволит оказывать помощь ближнему, разве не так? Скорее, это ремесло спорщика…

— Да, это так, но я сделаю все возможное… Доверьтесь мне!

— Моя история вас потрясла, не правда ли?

— Да.

— Поскольку это первое ваше дело, — добавил я, стараясь придать своему голосу беспечную интонацию.

Она решительно тряхнула головой.

— Нет, оно интересует меня само по себе… Оно раскрывает всю степень вашего отчаяния…

— Отчаяния?

— Да. Видите ли, мосье Сомме…

— Не называйте меня «мосье Сомме», умоляю вас!

— Как же по-вашему я должна вас называть?

Она была права. Как? Не могла же она называть меня по имени, как это невольно делал я, обращаясь к ней.

— Так что вы говорили?

— Я говорила, что разделяю мнение следователя, уж не сердитесь.

— То есть?

— Вы убили свою жену и своего друга иначе.

— Что вы хотите сказать?

— Не могу объяснить. Я это чувствую, я догадываюсь об этом, глядя на вас, потому что вы не тот человек, который хватается за револьвер, застав свою жену в объятиях другого мужчины…

— Вы полагаете?

— Да. В вас чувствуется какая-то рассудительность, которая, вероятно, заставляет вас действовать иначе, чем большинство людей.

— Вы сами до этого додумались?

— Да, и не я одна. Следователь — отличный психолог, у него создалось такое же впечатление еще в первый день. Должно быть, он поручил тщательнейшим образом проверить ваши показания… И мне кажется, он что-то обнаружил. Нечто очень важное, что, возможно, поставит под сомнение вашу версию.

— Почему же в таком случае он не предъявит это «нечто»?

— Он предпочитает пока придержать свою информацию. Разве вы не поняли, что он хочет поколебать вашу уверенность в себе, придираясь к спорным моментам, вроде этого утреннего телефонного звонка? Но когда он сочтет, что вы созрели, он сделает неожиданный и коварный ход: выложит некий веский аргумент, который вы не сможете опровергнуть и который вас уничтожит!

— Это бы меня удивило…

Наступило молчание. Она сняла белую нитку с рукава своего нового костюма.

— Вы ничего не хотите мне сказать?

— Ничего, моя крошка… Разве что — вы очень милы, и я благодарю правосудие, назначившего мне такого адвоката!

Нет, мне в самом деле нечего было ей сказать… Как бы она себя повела, если б узнала правду? Волнение, которое она испытывала в моем присутствии, тотчас бы превратилось в страх. Она бы уже не осмелилась приходить ко мне в камеру. «Никто не должен узнать! Даже мой защитник!»

Я не мог бы жить с мыслью, что хоть одно человеческое существо знает правду. Даже если бы от него не исходила никакая опасность! Это мой и только мой сад! Вместе с его навозом, новыми ростками и необычным сорняком… Когда я выпутаюсь из судебных передряг, когда меня оправдают или я отсижу какой-то небольшой срок, я уеду далеко от всего этого… Учитывая мое крестьянское происхождение, я испытывал некоторую ностальгию по широким просторам и уединенной жизни. Быть может, моя жизнь не удалась, оттого что я был слишком прилежен в учебе? Быть может, я был создан для того, чтобы пахать по-настоящему на настоящих полях, а не ковыряться в грязной земле моего замечательного садика?