Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

– Бабуля… бабуля, – все повторял он, не отпуская узловатые старушечьи руки. – Побудь еще, не уходи…

– Да спи уж, – посмеиваясь, говорила Анна Давыдовна. – Тоже мне, дитятко!.. Или так полежи, поду май… Есть ведь о чем подумать, а, Никитушка?

– Я когда думаю, голова кружится… А вставать ты не велела еще…

– Вот луна прорежется – тогда и встанешь… А меня отпусти, дай покой…

Никита страдальчески вздохнул. Вздохнула и Анна Давыдовна.

– И сон-травой тебя не попользовать, по твоей-то хвори… А вот велю-ка я принести тебе почитать чего-нибудь. Глядишь, и сон крепкий начитаешь… Слыхала я, ты в края наши залетел, поточу что родом нашим заинтересовался, историей его?

– Ну да… Захаржевские – они ведь, оказывается, через шотландских предков родственны самому поэту Лермонтову…

– Да что Захаржевские! – Анна Давыдовна досадливо махнула рукой. – Ты вот что, внучек, полежи пока смирно, не беспокой меня…

Она замолчала, закаменела лицом, только сухие губы шевелились, неслышно что то нашептывая.

И вот ведь какое особенное это было место, дом какой особенный – вроде и голос не подавала Анна Давыдовна, и в звоночек не звонила, а только явилась через недолгое время, откинув занавеску, растрепанная со сна старушка в сером балахоне и с поклоном подала Анне Давыдовне стопочку каких-то листочков.

– Вот, Матушка, что ты просила.

– Хорошо, Маргарет.

И вновь без всякого повеления со стороны Анны Давыдовны старая Маргарет подошла к Никитиной кровати, поправила подушки, зажгла поставленные в изголовье свечи в железных подсвечниках.

Анна Давыдовна положила листочки Никите на грудь.

– На, читай, почерк у меня разборчивый…

– Это ты сама написала?

– Перевела, когда время было… Прежде у меня много времени было…

Анна Давыдовна рукой очертила в воздухе какой то знак, словно бы перекрестила внука на сон грядущий.

– Это ты что сделала? – спросил Никита. – От сглазу, что ли?

– И от него… Это, Никитушка, знак ворона, прародителя и покровителя всего нашего рода, к коему и ты причастен, хоть и не знал того до поры…

– Тотем?

– Тотем у индейцев, мы по-другому называем… Маргарет, помоги-ка мне…

Опираясь на плечо ведьмы, Анна Давыдовна тяжело поднялась, и обе вышли из комнаты, где лежал Никита.

Он поднял к глазам верхний листок. Почерк у бабушки действительно был очень разборчивый и четкий.

Рукопись была озаглавлена «ЗВЕЗДА СТРАНСТВИЙ». Никита пробежал глазами первые строчки…

«Как гнездо дикой птицы среди зарослей можжевельника, укрылся от людских глаз в скалистой местности Хайленда монастырь бернардинок. Пять престарелых монахинь изо дня в день обрабатывали скудную почву огорода, ходили за скотиной. Трижды на день, словно пальцы одной руки, собирались сестры во Христе и творили свою молитву об одном и том же, вот уже скоро половину столетия: Да ниспошлет Господь милость на их обитель, и пусть не обрушит тяжкую кару на голову их притеснителя, чьею волею оказались они в неприютных уголках протестантского королевства. Таких, как они, были сотни, а то и тысячи добрых католиков, изгнанных, разбросанных по миру. Снимались с места целыми общинами, чтобы укрыться от гонений Вильгельма Оранского. Оторванные от мира, бернардинки не ведали того: жив или, может, отдал Богу душу принц, но каждый раз поминали его имя. Разве не учит писание: „Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас“?

После вечери сестра Урсула размышляла в дороге: «И правда в том, что за награда любить любящего?». Она покинула монастырское подворье и узкой тропинкой направилась к ущелью Шаумэй.

Втайне монахиня мечтала заботиться о том, кто истинно в том нуждается, и, ах, как было бы хорошо передать свои знания последователю. Иначе зачем ей ниспослан дар целительства? Силы ее с каждым днем оскудевают, случись что – за сестрами и ходить-то некому. Каменистая гряда впереди подернулась призрачным сиянием. Сестра Урсула заторопилась. Тропинка пошла на крутой спуск. Когда выплыла луна, заливая тревожным свечением округу, монахиня вступила в густой, заваленный буреломами лес. Роща пользовалась дурной славой. Поговаривали, что на дне теснины кроется горный дух Шаумэй, неспокойный, жаждущий человеческой крови. Будто бы в канун Майского дня ненасытная Горная Дева уводила в священную рощу зачарованных отпрысков мужеского полу, умерщвляла их или отдавала на воспитание лесному народу. Собственными глазами видела сестра Урсула серый валун с высеченными поганой рукой знаками. Что они означают, монахиня не знала, но каждый раз ее передергивало при взгляде на выдолбленную лунку под тонким серпом в изголовье жертвенника. Она осеняла себя крестным знамением и старалась обойти дольмен стороной. Все долгие годы Господь ее хранил, ибо «всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Давно изучила сестра Урсула склоны ущелья, ей и лунного света не надо, чтобы найти остролистник или не наступить на живой камень. А сегодняшний поход приурочила она к майскому полнолунию, потому что к этому времени насыщаются растения талой влагой и наливаются соком. Пусть лилово голубая вода речушки Шаумэй и непригодна для жизни – ни единой рыбешки, даже проходной форели в ней не бывает, – травы здесь самые целебные. Неожиданно ее слух различил слабый стон. Монахиня встрепенулась, прислушалась. И точно, в самой утробе лесной чащи кто то не то звал, не то стонал. «На все воля Твоя…» – выдохнула бернардинка и кинулась, ломая ветки, напролом.