Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

– Правильно, Джон. А то, чего доброго, этот козел забьет тревогу и кинется на поиски. Не хватало нам еще и с ним разбираться… Значит, саму леди-миледи ты берешь на себя.

– Правильно понял. Из-под земли достану, где бы ее черти ни мотали…

Он не различал «светло» и «темно», «наверху» и «внизу», «громко» и «тихо», «много» и «мало». Он сознавал лишь ничто, лишь отсутствие третьего звена неразрывной триады, образующей его, Шоэйна, персональную вселенную: «Я – сознаю – боль»… Есть «Я», есть «сознаю», нет «боли»… Если выбирать между ничто и болью, я выберу боль. Фолкнер. Дикие пальмы. Если выбирать… Шоэйн выбрал боль. Ничто выбрало Шоэйна. Вселенной Шоэйна больше нет. Нет ему Саммерленда. Нет ему Островов Блаженных и нет ему Йольского воскресения…

– … и стали звезды из искр волос Ее, цветы и деревья – из звуков пения Ее, на землю упавших, все краски мира – из света дыхания Ее, журчание родни ков – из смеха Ее, и дождь животворящий – из слез великой радости Ее…

Белая Мать в небесном танце своем выткала из ничто шепчущие губы, легчайшее прикосновение к холодеющей плоти…

– Анна…

Искристые воды объяли Шоэйна и, все убыстряясь, повлекли к Свету…

– Кто вы и как сюда попали?! Старая Анна медленно отвела взор от мертвого, счастливого лица Александра Лермана, повернула голову…

Медсестре Инге, перегородившей дверной проем своим могучим телом, почудилось, что в пальцах не понятной старухи что-то сверкнуло. Она инстинктивно прикрыла лицо, и тут же ярчайшая молния на краткий миг озарила все ослепительным светом, и медсестра Инга рухнула, как подкошенная, а вместо нее в проеме стоял ухмыляющийся Хэмиш, поигрывая сучковатой дубинкой.

– Славно сработано! – похвалила Анна. Рядом с Хэмишем как из-под земли появилась молоденькая ведьма.

– Матушка, мы нашли вашего внука.

– Где?

– В подвале. Лежит, улыбается, слюни пускает, а матрас-то под ним весь того…

– Мокрый?

– Ага… И воняет там!..

– Скажи сестрам, чтобы поднимали его и выноси ли из дома… А ты что застыл, брат Хэмиш? Иди сюда, помоги мне…

Высокий худощавый человек лет тридцати подъехал к дому Лермана в тот самый момент, когда двое медбратьев затаскивали в фургончик «скорой помощи» носилки. На них лежала прикрытая одеялом по плечи крупная женщина средних лет. Женщина стонала и держалась за голову. Рядом стояла полицейская машина, а у распахнутых ворот замер, широко расставив ноги, здоровенный констебль в каске. Небольшая кучка зрителей, скорее всего соседей, отиралась возле изгороди, внимательно наблюдая за происходящим.

Молодой человек высунул голову из окошка серого «лендровера» и с легким американским акцентом осведомился у стоявшего ближе всех к нему пожилого джентльмена.

– Простите, сэр, здесь что-то произошло?

– Нечто весьма странное, сэр, – охотно вступил в беседу седоусый шотландец. – Какие-то негодяи забрались в дом мистера Лермана, оглушили сиделку, похитили самого мистера Лермана и больше вроде бы ничего не взяли. Кому и зачем мог понадобиться смертельно больной и отнюдь не богатый одинокий холостяк?

– Вы сказали – одинокий? Неужели у бедняги совсем не было родственников?

– Прежде были. Мать, бабка, тетушка – все странные какие-то, сущие ведьмы… Да он и сам был со странностями…

– Тоже ведьмак? – молодой человек иронически усмехнулся.

– Нет, сэр, его странность совсем в другом заключалась… Мистер Лерман был из тех джентльменов, что предпочитают мальчиков. А один такой красавчик, Робертом звали, так тот вообще жил в этом доме несколько лет, пока не посадили. А совсем недавно опять заявился, да не один, а с дружком, бритоголовые оба, вылитые лондонские наци… У нас в Грэндже таких не сильно любят, сэр.

– Так, может, это они и выкрали хозяина дома?

– Не знаю, сэр, никто их уж недели две как не видел. Укатили куда-то…

– Да, запутанное дело. Будем надеяться, полиция во всем разберется.

– Будем надеяться, сэр…

Выехав из Грэнджа, молодой человек остановился на обочине, чтобы отправить со своего мобильного телефона короткое сообщение:

«След взял. Питер».

Будто последний раз виделись вчера, будто сорока лет как не бывало…

И он все тот же маленький Никитушка, слабенький, только начинающий оправляться от тяжелой, затяжной болезни, досыта навалявшийся в своей детской кроватке, а потому никак не могущий угомониться без длинной бабушкиной сказки, да просто без ее уютного присутствия, здесь, рядом, у изголовья. Хоть и глубокая ночь на дворе, уже почти что утро.