Дана Арнаутова: Дорогой Жан...

12 декабря 1933 года

Начальнику департамента юстиции Тулузы

Г-ну Лавиньи

от г-на Мерсо, старшего инспектора по уголовным делам в отставке

Господин Лавиньи,

Это уже четвертое прошение о возвращении на службу, поданное мной. Понимая причины, которыми Вы руководствуетесь при принятии отрицательной резолюции, смею заверить тем не менее, что я подам столько прошений, сколько будет необходимо для принятия положительного решения. Если вы не сочтете возможным восстановить меня на службе, которую я покинул по известным Вам обстоятельствам, я намерен обратиться в Министерство юстиции с просьбой о вынесении решения вышестоящими органами с учетом двадцати лет безупречной службы и множества поощрений.

Господин Жавель, прекратите писать прошения за Мерсо!

Господин Лавиньи, писать прошения за бывших сотрудников, которые по каким-то причинам не могут сделать этого сами — мой профессиональный долг, а у инспектора Мерсо, как вы помните, всегда было гораздо лучше с раскрываемостью преступлений, чем с отчетами по этой раскрываемости.

Никакого места старшего инспектора! И перестаньте покрывать своего приятеля!

Господин Лавиньи, если вы считаете, что мое отношение к инспектору Мерсо противоречит служебному долгу, вынужден сообщить, что нуждаюсь в длительном отпуске по состоянию здоровья и, возможно, последующей отставке. Уверен, что вы найдете мне достойную замену столь же легко, как и старшему инспектору Мерсо, если только у вас есть еще племянники. Уверен также, что на месте вашего секретаря мой преемник будет выполнять обязанности так же блестяще, как и г-н П. Лавиньи на месте старшего инспектора Мерсо.

Резолюция: Удовлетворить прошение г-на Мерсо о восстановлении на службе с возвращением прежней должности старшего инспектора по уголовным делам.

Довольны, Клод? И переделайте это проклятое прошение в приличный вид, пока оно никому не попалось на глаза!

ПРИОБЩИТЬ К УГОЛОВНОМУ ДЕЛУ № 346/С/217 за входящим номером 24

30 ноября 1933 года, Сен-Бьеф,

Нормандия

Господин Гренобль,

Письма, которые вы получите вместе с этим, последним посланием, без сомнения объяснят вам произошедшее и прольют свет на то, что случилось в Сен-Бьефе сорок три года назад, в октябре 1890 года. Со своей стороны, я хочу сделать все возможное, чтобы облегчить работу служителей правосудия, которым придется расследовать эти события. Настоящим письмом я, Жан Дуаньяр, последний владелец усадьбы Дуаньяров, заявляю, что виновен в смерти своей кузины Люси Ламбер, своего брата Жака Дуаньяра, а также Мадлен Роже и еще одной девушки, имя которой, к сожалению, забыл. Я также заявляю, что невиновен в смерти служанки Жюстин Карабуш и еще двух девиц, погибших в окрестностях Сен-Бьефа этой осенью. Это письмо будет получено вами, господин Гренобль, когда я уже не смогу дать более подробных объяснений, но я уверен, что для вас не составит труда разъяснить всем заинтересованным лицам суть той давней истории.

В октябре 1890 года мне было двадцать лет, я готовился к поступлению в Медицинскую Академию, изучал, по мере возможности, семейное дело по производству кальвадоса и все глубже погружался в безумие, причину которого не знаю до сих пор. Возможно, это было следствием органического поражения мозга в результате перенесенных в детстве припадков, но ни подтвердить, ни опровергнуть это я не могу, да и какая разница? Полагаю, моим родителям следовало заподозрить неладное, когда я начал экспериментировать с ядовитыми веществами, ставя опыты на крысах, но поначалу эти опыты казались достаточно безобидными, а позже я научился хорошо скрывать их особенности и результаты. Впрочем, о собаке своего брата Жака я сожалею. Если бы я знал, что он будет так переживать ее смерть, то постарался бы найти другой объект эксперимента.

Итак, в октябре 1890 года я впервые встретил свою кузину Люси Ламбер, приехавшую к нам в гости по приглашению моей матери. Вскоре между мной и Жаком возникло соперничество из-за Люси, которая поначалу не отдавала предпочтения никому из нас. Я утверждаю, что смерть Люси — случайность. Я не хотел и не собирался убивать ее во время нашего последнего свидания, это было почти нечаянное движение, я толкнул ее в приступе ярости, она поскользнулась и упала виском на камень. Сейчас, вне досягаемости правосудия, мне нет ни малейшей нужды лгать, и потому я признаюсь, что смерти двух других девушек были осознанным актом. Это была попытка снова испытать то мучительно-сладостное удовольствие, охватившее меня, когда я держал в руках свою мертвую кузину, которая уже не могла предпочесть мне моего брата — мою тень, второе «я», чье существование все чаще приводило меня в бешенство. Умом я понимал, что совершаю преступление, даже сожалел об этом, но остановиться… Остановиться я не мог и не хотел.