Джек Кетчам - Девушка напротив

— Куда ты пойдешь? — спросил я.

— Не знаю. Пока. Наверное, опять к мистеру Дженнингсу. Далеко не пойду. Хочу быть рядом со Сьюзен. Дам тебе знать, как только смогу.

— Фонарик оставить?

Она снова покачала головой.

— Не надо. Обойдусь. Давай, иди. Уходи.

Я повернулся уходить.

— Дэвид?

Я обернулся, и вдруг она оказалась рядом и потянулась ко мне. Закрыв глаза, она поцеловала меня, и я увидел в них слезы.

Ее разбитые губы обветрились и потрескались. Они были самым нежным, самым прекрасным из всего, что когда-либо касалось меня, чего когда-либо касался я.

Я почувствовал, что и у меня побежали слезы.

— Боже! Прости, Мэг. Прости.

Я едва смог это произнести. Я мог лишь стоять, качая головой. И просить прощения.

— Дэвид, — сказала она. — Дэвид. Спасибо. В счет идет только последний поступок.

Я посмотрел на нее. Я словно бы упивался ею, каким-то образом становился ею.

Я протер глаза, протер лицо.

Кивнул и собрался уходить.

Тут мне в голову пришла одна мысль.

— Подожди, — сказал я.

Я вышел из убежища и пошарил лучом фонарика по стене. Нашел. Снял со стены монтировку и отдал ей.

— Пригодится, — сказал я.

Она кивнула.

— Удачи, Мэг, — тихо произнес я и закрыл дверь.

И снова я очутился в ней, в этой раздражающей тишине спящего дома, медленно поднимаясь наверх, к двери, отмеряя каждый шаг, чтобы тот не был громче скрипа кроватей и шелеста ветвей.

И вот я уже за дверью.

Я бросился к дорожке, срезал через свой двор и помчался в лес. Луна светила ярко, однако я знал дорогу и без луны. Послышалось журчание реки.

У Скалы я собрал камней и осторожно спустился с берега. Водная гладь мерцала в лунном свете, разбиваясь о камни. Я залез на Скалу, достал деньги, сложил их и накрыл маленькой аккуратной пирамидкой из камней.

На берегу я оглянулся.

Камни и деньги во тьме были напоминали языческий алтарь, подношение древним богам.

Окруженный благоуханием зеленой листвы, я побежал домой.

Потом я сидел на кровати, прислушиваясь к звукам уснувшего дома. Сам я думал, что не смогу уснуть, но не учел напряжения и усталости. Вырубился я на рассвете, когда подушка уже вымокла от пота.

Спал плохо — и допоздна.

Я посмотрел на часы и задрожал — был почти обед. Я оделся и побежал вниз, быстро проглотил тарелку каши из злаковых, потому что мать без конца повторяла о том, что ожидает детей, которые спят весь день — тюрьма, безработица и все такое, — и стрелой вылетел в липкую августовскую жару.

Я ни за что не посмел бы сразу отправиться к Чандлерам. Вдруг они узнали, что это я?

Я побежал по лесу к Скале.

Маленькая пирамидка из камней и долларов оставалась на месте.

При свете дня она ничем не напоминала приношение. Она напоминала кучку собачьего дерьма на ворохе листьев. Будто насмехалась надо мной.

Понятно, что это значило. Она не выбралась.

Ее поймали.

Она оставалась в доме.

Внутри зародилось какое-то ужасное чувство, и каша едва не вылезла наружу. Я разозлился, и испугался, и попросту растерялся. Вдруг они решили, что это я выкрутил болт? Или заставили Мэг все рассказать?

Что мне теперь делать?

Бежать из города?

Можно сходить в полицию, подумал я. Встретиться с мистером Дженнингсом.

И тогда я подумал: отлично, и что ему сказать? Что Рут истязала Мэг целый месяц, и мне это известно потому, что я ей помогал?

Я видел достаточно фильмов про копов чтобы знать, что такое сообщник.

И я знал пацана — друга моего кузена из Вест-Оринджа — тот провел год в тюрьме для несовершеннолетних за то, что набрался пива и угнал машину у соседа. Он говорил, что там могут избить, накачать транквилизаторами, сунуть в смирительную рубашку — стоит только захотеть. И выпускают тебя оттуда уже готовеньким.

Должен же быть другой способ, думал я.

Как говорила Мэг насчет денег — попробуем еще раз. Только в этот раз обдумаем получше.

Если только они еще не в курсе насчет меня.

Был только один способ узнать это.

Я забрался на Скалу и собрал пятерки и доллары в карман.

Сделал глубокий вдох.

И пошел вперед.

Уилли встретил меня в дверях, и было ясно: даже если они что-то заподозрили, у Уилли в голове были дела поважней.

— Заходи, — сказал он.

Он выглядел уставшим, выжатым, как лимон, но в то же время возбужденным. Это сочетание делало его безобразнее, чем когда-либо. Он не умывался, а изо рта несло так, что даже для него чересчур.