Томас Харрис - Красный дракон

Эйнсворт протянул Грэхему свою добычу.

В одном пакете была часть обгоревшего тазобедренного сустава дюймов пяти длиной. Это оказалась головка бедра. В другом — наручные часы. В третьем пакете находилось главное — зубной протез. От зубного протеза осталась только половина, но именно в ней сохранился характерный боковой резец, крепившийся на штифте.

Грэхему лезли в голову какие-то глупости, вроде «Большое вам спасибо».

Странное оцепенение охватило Грэхема, и на несколько секунд сознание его отключилось. Когда он пришел в себя, голос Эйнсворта доносился, словно из туманной дали:

—..Настоящий музейный экспонат, — рассказывал Эйнсворт. — Так что, Джек, мы должны теперь отдать все это местным деятелям?

— Вообще-то, да. Здесь есть неплохие специалисты. Попробуем пригласить их, пусть сделают слепки при нас, а оригинал мы оставим себе.

Фэбээровцы направились к машине старшего следователя Сент-Луиса.

Грэхем остался наедине с домом. Он слушал, как завывает ветер в трубах. Хорошо бы Блум приехал в логово Дракона как только понравится. Он должен приехать…

Грэхему хотелось представить себе, каким был Долархайд. Доискаться до самых корней происшедшей здесь трагедии, узнать, что вызвало к жизни Красного Дракона. Но пока с него хватит. Пока.

Пересмешник опустился на кончик трубы и завел свою трель.

Грэхем посвистел в ответ.

Он возвращался домой.

Грэхем не смог сдержать счастливой улыбки, когда огромный лайнер взмыл в небо, унося его прочь из Сент-Луиса. Самолет лег курсом на юг, навстречу солнцу, а затем круто взял на восток. Домой!

Дома его ждут Молли с Уилли.

— Прекратим эти дурацкие разбирательства, — сказала она ему по телефону. — Какая разница, кто кого обидел? Словом, я встречу тебя в Маратоне, малыш.

Пройдет время, и он будет вспоминать радостные моменты, связанные с этим делом, а главное — удовлетворение, которое получаешь от работы профессионалов высокого класса. Наверное, людей безоглядно преданных своему делу можно найти в любой другой профессиональной сфере. Все зависит от того, кто ищет, рассуждал он сам с собой.

Ему казалось бестактным выражать благодарность за сотрудничество Ллойду Бауману и Биверли Катц, поэтому он просто поверил им и сказал, что рад случаю, который снова свел их вместе.

Одно обстоятельство рождало в нем смутную, не совсем ясную тревогу: тот высочайший полет блаженства, тот момент истины, открывшийся ему, когда в чикагском зале суда Крофорд положил трубку и сказал ему: «Это Гейтвей.» Почему, ну почему самый счастливый миг в его жизни застал его именно там, в душном зале, именно тогда, в Чикаго? Ведь задолго до этого, еще не облекая свое звание в слова и логические доводы, он знал. Знал!

Кому-кому, а Ллойду Бауману не надо объяснять, что чувствует профессионал, виртуозно исполнивший свое дело. Бауман сам сказал ему:

— Когда Пифагор вывел свою теорему, а затем подтвердил ее, он преподнес в дар Музе сотню быков. Может ли быть в жизни удовольствие сильнее того, какое испытываешь в тот момент, когда подтверждается твоя теорема? Не говори ничего, не растрачивай это чувство в словах. Сохрани его в себе надолго.

Чем ближе становился дом и Молли, тем большее нетерпение охватывало его. В Майами он сошел на бетонированную площадку перед ангаром. Предстояло пересесть на старенькую модель «ДС-З, Ант-Лулу», совершавшую регулярные рейсы в Маратон.

Отличный, надежный самолет! Потрясающий день!

Допотопная машина уже летала на местных авиалиниях, когда Грэхему было лет пять. Крылья «Ант-Лулу» покрывал откладывавшийся годами слой масла, которое разбрасывали двигатели. Грэхем испытывал доверие к этому самолетику. Он понесся ему навстречу, словно заплутавший в джунглях путешественник, которого отыскала спасательная экспедиция.

Под крылом «Ант-Лулу» горели огни острова Исламо-рада, заснеженные шапки гор со стороны Атлантики. Еще несколько минут — и они пошли на посадку.

Все напоминало ему тот день, когда он впервые ступил на летное поле Маратона. Тогда он прилетел на этом же самолете. Бывало, и много времени спустя его тянуло сюда, на аэродром. Он приходил вечером и поджидал этот возникающий из сумерек самолет, который уверенно шел на посадку, нарушая предвечернее спокойствие ревом двигателя и стаями искр, вылетавших из сопел. А внутри, за освещенными окнами уютного и безопасного салона, седели пассажиры.

Любил он смотреть и как взлетает этот легкий самолетик. Но когда, описав огромную дугу, самолетик уходил на север, грусть и пустота заполняли душу Грэхема, усиливавшиеся от того, что в воздухе еще звенели прощальным звоном слова расставания. Если уж приходить сюда и наблюдать за чужой жизнью, то лишь за той ее стороной, где есть посадки, встречи и возгласы приветствий.