Джеймс Паттерсон - Кошки-мышки

Грациозно и ловко она перевернула меня на спину и устроилась сверху, словно высокая и гордая всадница. Наши сердца бились в унисон, а тела как будто поднимала и опускала ласковая морская волна.

Мне вдруг показалось, что я услышал собственный голос, кричавший: «Да, да, да!», и только потом до меня дошло, что в комнате раздавались оба наших крика.

А потом Кристина произнесла нечто волшебное. Она прошептала мне на ухо:

– Ты мой единственный.

Доктору Абелю Санту исполнилось тридцать пять лет. Однако внешне он выглядел совсем молодым, почти юношей. Крепкого телосложения, с длинными черными волосами. Как-то раз около полуночи он возвращался от своей подруги, красавицы Регины Бекер, которую считал великолепной художницей. Он шел к себе домой темными переулками в районе шестого полицейского участка, размышляя о своих делах.

Узкие улочки опустели. Именно это время доктор считал самым лучшим для приведения мыслей в порядок. А можно было вообще ни о чем не думать. Кроме всего прочего, у доктора сегодня случилась большая неприятность: умерла его двадцатишестилетняя пациентка. Любящий муж остался вдовцом, а две маленьких симпатичных дочки – сиротами. Однако сам доктор относился к смерти довольно спокойно. Почему уход из этого мира и воссоединение с космосом должны страшить больше, чем, скажем, появление в этом мире? А вот рождения почему-то никто не боялся.

Доктор Сант настолько увлекся своими рассуждениями, что и не заметил, откуда на его пути возник какой-то бродяга в потрепанной одежде: серой замасленной куртке и потертых джинсах. Бродяга словно приклеился к доктору и шел так близко, что пару раз даже задел его локтем.

– Красота, – пробормотал незнакомец.

– Простите, я не расслышал, – вздрогнув, отреагировал Сант, возвращаясь в реальный мир.

– Я говорю, что ночь выдалась очень красивая, а наш город как будто создан для поздних прогулок.

– Да, наверное. Очень приятно было познакомиться, – поспешно ответил Сант, стараясь побыстрее избавиться от настырного попутчика. Доктор успел заметить, что тот говорил по-французски с легким, но все же заметным акцентом. «Англичанин, – подумал Абель. – А может быть, и американец».

– Вам не стоило уходить из ее квартиры, – вдруг заявил бродяга. – Зря вы не остались. Настоящий джентльмен всегда ночует у дамы, если, конечно, она его не выставляет.

Доктор почувствовал, как напряглись мышцы его шеи. Он вынул руки из карманов брюк и только сейчас осознал, как он перепугался.

Он легонько толкнул приставшего к нему незнакомца локтем:

– О чем вы говорите? Идите-ка лучше своей дорогой.

– Я говорю о вас и о Регине. Регине Бекер, художнице. Ее работы хороши, но не замечательны. Боюсь, что это так.

– Идите отсюда подальше! Убирайтесь к черту! – запаниковал Абель Сант и ускорил шаг.

До дома оставалось пройти последний квартал. Но бродяга оказался проворным и не отставал от доктора. Он был гораздо выше и мускулистей, чем показалось Абелю вначале.

– Вам давно следовало завести с ней детей. Таково, во всяком случае, мое мнение.

– Пошел прочь!

Неожиданно Сант сжал кулаки и поднял обе руки, приняв боксерскую стойку. Как это безумно! Он был готов драться, раз на то пошло. Правда, последний раз ему пришлось участвовать в уличной стычке лет двадцать назад, но он считал себя спортсменом и собирался дать достойный отпор этому нахалу.

Бродяга размахнулся и одним ударом лишил доктора чувств. При этом все произошло так быстро, словно не составляло для незнакомца никакого труда.

Сердце доктора бешено колотилось. Когда он пришел в себя, то понял, что левым глазом совсем ничего не видит.

– Ты что, ненормальный? Да ты маньяк какой-то! – заорал он на бродягу, который внезапно преобразился и даже в своих грязных лохмотьях выглядел весьма внушительно.

– Да, ты верно догадался, – спокойно ответил он. – Разумеется, я ненормальный. Я мистер Смит, а ты – моя очередная жертва.

Гэри Сонеджи, подобно огромной городской крысе, торопливо пробирался по подземным тоннелям, закрученным под нью-йоркской больницей Беллвью словно кишечник. Отвратительный запах разлагающейся крови и дезинфицирующих средств вызывал тошноту. Напоминания о болезнях и смерти были Сонеджи неприятны.

Впрочем, это не имело значения. Сегодня он был на взводе. Весь наэлектризованный, он пребывал в хорошей форме и боевом настроении. Гэри сейчас являлся воплощением смерти, а она, как известно, в Нью-Йорке не отдыхает ни минуты.