Виктория Платова - Ужасные невинные

Хрен тебе, безумный Макс.

В чайном домике никого нет, но есть четвертая стена с прилавком и небольшим стеклянным стендом. На нем выставлены фотоаппараты, рамки для фотографий, мини-кофры и прочая фигня: тонкий намек на то, что здесь можно затариться не только завернутым в рисовую бумагу чаем пу-эр, но и проявить пленку. Или приобрести мыльницу для оголтелого щелканья стокгольмских достопримечательностей. Сфотографированные достопримечательности можно лицезреть здесь же, на пробковой доске: несколько десятков снимков, людей на них гораздо меньше, чем зданий, памятников и машин, я льщу себя надеждой, что среди них может обнаружиться фото мужчины с пробитой головой, один из психоделических шедевров Ильи Макарова, но… вместо этого нахожу себя самого.

Нет, голова у меня не пробита, и я не лежу в луже крови, и ночные огни не бликуют на моем мертвом лице. Фото вполне нейтральное, если не сказать – благостное:

Я и Муки.

Я держу кота на руках и улыбаюсь, как улыбался бы Анне на фоне сумеречного сада, как улыбался бы Август на исходе ночи, как улыбался бы Лоре, только что осчастливившей меня галстуком Брэндона; моя улыбка так и говорит: я – отличный парень, чуть-чуть простоватый, но способный просочиться в любой клуб, где приторговывают экстази, на любую вечеринку, где приторговывают эскорт-бабцом, на фотосессию любой звезды, на съемку любого порнофильма. Я выгляжу довольным жизнью, и ничто не мучает меня.

Где был сделан этот снимок? И главное – когда? Или это был не я, а Макс Ларин – тот, настоящий?

Хрен тебе, безумный Макс.

Я и есть настоящий: одна темнокрылая бабочка подрагивает крыльями, одна ящерица цвета морской волны подрагивает хвостом. У парня на фотографии – разные глаза. Значит, это я – никто иной. Не отрывая взгляда от фотографии, я жму на кнопку звонка, вмонтированную в прилавок. Где-то в недрах лавчонки возникает легкая нежная трель, она-то и вызывает к жизни владельца «никонов» и «кэннонов», знатока чайных церемоний.

Это не экзотический перуанец в пончо, на которого я рассчитывал, но тип, достойный пристального изучения. Молодой азиат (ему не больше двадцати пяти), из тех, кого так любят снимать Ким Ки-Дук и Ли Минг-Се. Крашеные в радикальный блонд волосы, серьга в ухе, физиономия, заставляющая вспомнить о существовании продажных полицейских, сутенеров с садомазохистскими комплексами и бродяг на краденых мопедах. Если он китаец – то наверняка отирается поблизости от Триады, если японец – то наверняка присосался к брюху Якудзы. Рыба-прилипала, настоящий подонок, а с преступными сообществами Вьетнама и Кореи у меня всегда были сложности. Некоторое время мы разглядываем друг друга, лицо азиата непроницаемо, надеюсь, что и мое выглядит точно так же.

– Я прилетел из Москвы, – говорю я крашеному азиату. – Москва. Москоу.

Он кивает подсушенной, похожей на тыкву-горлянку головой.

– Я должен кое-что передать вам.

– Говорите по-английски, – азиат и сам произносит это по-английски.

– Хорошо. Я попробую.

Мой английский совсем не так плох, как мне казалось раньше, напротив, он неожиданно хорош, Анна Брейнсдофер-Пайпер гордилась бы мной. В голове моей толкутся самые разные слова, и я понимаю их до последней буквы, состряпать фразу «Could you place me at a small table, not too near the side and with some pleasant fellow passengers?» 57для меня теперь говно-вопрос, я мог бы заняться вышедшим из моды синхронным переводом, я мог бы покупать голливудскую срань на языке оригинала, я мог бы с утра до ночи слушать, о чем лепечут далай-лама с Ричардом Гиром, но мне положить – и на далай-ламу, и на Ричарда Гира.

И ни на один фильм я больше не взгляну.

– Я должен кое-что передать вам. Небольшую вещицу.

– Похожую на эту? – Азиат вытаскивает из нагрудного кармана рубахи флешку и кладет ее на прилавок.

– Очень похожую.

Я все еще озабочен своим безупречным English, откуда я могу знать его? Все дело в Максе Ларине? – но он был мертв, когда мы встретились к ним лицом к лицу. Мертв – а потому нем. Все дело в Анне? – уж не ее ли волосы нашептали мне стальные конструкции паст и перфект? Или все дело в фотографии на пробковой доске за спиной азиата?

Ты взял чужое имя, а значит, – принял в себя чужую жизнь, так что будь готов ко всему, безумный Макс. Я готов.

– Возьмите.

Флешка Биг Босса перекочевывает из моего рюкзака прямиком в руки азиата. Что делать дальше, я не знаю. Но, возможно, знает кто-то другой, возможно – сам крашеный азиат. Так фильмы не заканчиваются, так они только начинаются. Все сценарии пишутся в расчете на то, что плохие парни будут жить долго, будут жить вечно.