Владимир Жуков - Праведный грех

– Нечего на него чужим глазеть. Здесь ни музей и не выставка, – сурово изрек он. – А личных снимков у меня нет. Я не фотогеничен, как Квазимодо, из «Собора Парижской богоматери».

– Не наговаривай на себя, не скромничай, – улыбнулась женщина. – Ты мужчина – красавец. Рослый, сильный, обаятельный. Таких богатырей еще поискать, я за тобой, как за каменной стеной.

– Ну, спасибо, что оценила, – усмехнулся он. – Женщины от меня, действительно в восторге, но я не злоупотреблял их доверием и лаской. Проявлял сдержанность, не растрачивал себя по пустякам, предчувствовал, что обязательно встречу тебя, свою судьбу.

«И много у тебя их было?» – так и подмывало ее спросить, но поразмыслив, лишь скромно призналась. – Ты меня сразу очаровал и душой, и телом. Сердце подсказало, что ты моя судьба.

Головин скомкал в массивном кулаке выдранные из альбома фотографии Степана и сунул их в узел одежды со словами:

– Ничего не должно напоминать о нем. Сожги все до последней вещи, чтобы духу здесь от твоего Степки не было. Негоже в барахле разводить моль, вшей и клопов.

– Степан был аккуратным, чистоплотным. После работы в поле душ принимал, – неуверенно возразила женщина.

– Душ принимал? – ухмыльнулся сожитель.– Что ж баньку запустил, крыша, как решето? Мне пришлось за него вкалывать, надрываться.

– Времени не хватило. Участковый Удод отправил его в ЛТП.

Очищающий огонь уничтожит все следы. «А Светка …, – чуть не сорвалось с языка Вальчук, но она вовремя прижала ладонь к губам, опасаясь спровоцировать его неприязнь к дочери. – Дети за родителей и их поступки не отвечают. Они принимают такими, какие есть».

Анна Васильевна для себя решила, что мужчина – это голова семьи и жена, ради сохранения любви и согласия, обязана ему во всем подчиняться, не перечить. Федор, считая себя знатоком женский психики и покорителем дамских сердец, сразу заметил эту черту ее характера и усердно пользовался ее покладистостью, боязнью семейных ссор и размолвок. «Слишком долго она жила без мужской ласки и поэтому, вкусив райское яблоко, ни за что не пожелает с ним повздорить и разлучиться», – убедился он в первую же неделю медового месяца и с удовольствием позволял себе любые действия, совершенно не задумываясь о том, нравятся они Анне или нет?

– Жаль с добром расставаться, – огорчилась Вальчук. – Ткань добротная из шерсти, лавсана и льна.

– Анка, не бзди! – сурово велел он и поставил вопрос ребром. – Кто тебе дороже: эти тряпки или я?

– Конечно ты, – охотно призналась она. – С тобой я расцвела, как майская роза, помолодела душой и телом. Жду не дождусь нашей ноченьки медовой.

– Глупая, зачем ждать, томиться. Пошли в баньку, коль не терпится, а то здесь Светка застанет.

Анна встрепенулась и с загадочным блеском в глазах последовала за Федором. С гордостью обозревала его широкоплечую стать, мускулистые плечи, руки и крепкие ноги. Больше часа они в парилке предавались любовным утехам.

К моменту возвращения Светланы от школьной подруги, отчим успел предать костру, разложенному из хвороста в палисаднике одежду и фотографии Ермакова. Она застала мать и отчима, державшего рамку с фотографией отца и матери в день бракосочетания.

– Надо было и этот портрет бросить в пламя…,– с огорчением произнес он и, завидев девушку, осекся.

– Не смейте! Отдайте портрет отца! – смело подступилась она с гневным блеском в зеленых глазах.

– Это портрет алкоголика, ему не место рядом с моей женой, – возразил Федор и поднял рамку над головой.

– Не вам судить моего папу. Он и без вас судьбою наказан, – не отступала Светлана и обратила лицо к Вальчук. – Мама прикажи ему отдать портрет. Это же дикость, уничтожать память о родном человеке.

Анна Васильевна отвернулась, боясь подлить масло в огонь.

– Что же ты молчишь, словно воды в рот набрала? Эх, мама, мама? И ты предала отца, – дочь укоризненно покачала головой.

– Это он нас предал, разменял на бутылку, – сухо, не глядя в глаза Светлане, прошептала она. Девушка поняла, что с этого момента ей остается рассчитывать только на собственные силы. Она для них в доме чужая и лишняя. Осознавая свою беспомощность перед высоким отчимом, Ермакова заплакала, в отчаянии забарабанила кулачками в его широкую грудь, словно в тугой барабан.

Это Головина позабавило, вызвало приступ смеха и восторга. Он наблюдал за Анной, стремясь понять ее реакцию на происходящее.

– Отдайте портрет! Я вас ненавижу! – заявила девушка и слезы ручьями текли по ее щекам.