Наталья Костина - Поговори со мной

Столько лет было тихо… я так радовалась! И вот – на тебе. Очень красивая. Очень! И опять с проблемами. И почти сразу начались поздние возвращения, нелепые отговорки, снова он нервничал, ревновал, мучился, страдал… А она все порхала! Хлопала ресничками и строила глазки! Выманивала у него то одно, то другое! Наслаждалась тем, чего не заработала, что получила просто случайно – как чужой кошелек, найденный на улице! Выиграла миллион по трамвайному билету! И, вместо того чтобы быть благодарной всем, кто его окружает, и чтобы как-то облегчить мужу жизнь, заниматься домом или самообразованием, в конце концов, она желала лишь одного: получать удовольствия! И совершенно не умела держать себя в рамках. Горы одежды, все эти украшения без счета… Эта плебейка совершенно не умела быть скромной! Господи, почему я говорю о ней в прошедшем времени?! Да все потому что Марат уверен, что ее убили! Пойти к нему, сказать, что ее точно не убили – потому что за мертвых похитители ничего не получают? Нет, он расстроится… и он сейчас совершенно не способен мыслить логически. Конечно, у его любимой женушки мозгов кот наплакал, и она запросто может выкинуть какой-то фортель, вместо того чтобы вести себя благоразумно. Даже в ее возрасте пора бы знать, что похитители – опасные люди! С ними нужно вести себя тихо… сиди и жди, пока за тебя заплатят, и не делай глупостей!

Нет, все же я пойду к Марату – даже если он и заявит, что не желает никого видеть. Глупости! В такое время семья должна быть вместе! Несчастья должны сплачивать.

Да, а если потихоньку намекнуть Марату что Алиса могла просто от него сбежать? И это ее якобы похищение – просто хитроумный обман? У них в последнее время не ладилось, и даже очень! Нет, наверное, это лишнее. Он и так слишком подавлен. Как быстро они привязываются к тем, кто и мизинца их не стоит! Сашка вот тоже… нашла себе. Тот еще негодяй. Однако им не втолкуешь. Наследственность! Наследственность, черт бы ее подрал! Сашка так и вовсе не слушает никого – ни меня, ни Марата. Вся в него… Потому-то этим двоим никогда и ничего невозможно втолковать. Да, именно так: никогда и ничего!

– Ну что ты машешь своим маленьким хвостиком? Видишь как мне плохо? Утешаешь? Гулять? Кушать? Ну что ты прыгаешь? Вниз? Говоришь, что Марта это хорошо придумала? Ну, пойдем… что бы вы все делали без Марты…

– Александра, это Алиса! Алиса, это Александра. Моя дочь, и… моя жена. Прошу любить, и… не жаловаться!

Это он так пошутил. В смысле пошутил – не жаловаться. Жена, встречавшая нашу троицу в аэропорту, оказалась ею на полном серьезе. С самым что ни на есть кольцом на наманикюренном тонком пальчике. Наверное, видос у меня был еще тот: я, ахнув об пол пожитками, остолбенело пялилась на небесное создание с белыми волосами до попы, и прозрачными ясными глазками. Эфирная дива, Лорелея и Снегурочка в одном флаконе! ЭТО тут же прижалось к боку моего собственного отца, дыша ему в шею, жеманясь и трепеща ресничками, а я стояла, забыв подобрать с пола челюсть. Хмурая Марта маячила на заднем плане: не одобряла. Ни Марата, ни Алисы, ни того, что, судя по всему, мне о событии не было велено докладывать аж до сегодняшнего дня: сю-ю-у-урпри-и-из! Да уж… и сюрприз, и суперприз… Моих выпученных глаз по восемь с половиной копеек тетка, разумеется, тоже не одобряла. Марте вообще трудно угодить. Она всегда к чему-нибудь да прицепится. Но сегодня я явно была с ней солидарна.

Домой поехали все вместе: Марат с Мартой впереди, а я с новообретенной мачехой на заднем сиденье. Наверное, это должно было послужить быстрейшему сближению, а также пробудить родственные чувства. На самом деле мы исподтишка разглядывали друг друга: я пялилась на обручальное кольцо с бриллиантом размером с кирпич, а она – на мои обгрызенные ногти и грубые ботинки, с рубленых подошв которых еще не обсыпался прах чужбины.

Дома меня также ждали всяческие подарки: наверное, Марат думал, что меня должно утешать и примирять. Однако в этом не было нужды – потому что на самом деле я не такой уж и монстр. Я не собиралась наезжать на родного отца и обвинять его в том, что всего за каких-то двенадцать лет он забыл свою первую любовь. К тому же та, что была когда-то моей дорогой мамочкой, спилась задолго до того, как я научилась произносить ее заковыристое имя. И мои детские воспоминания не хранили никаких раритетов, типа теплой материнской груди или того дивного дня, когда меня, взявши за ручку, впервые повели в школу. Этим, кстати, занималась Марта – и моей школой, и моими уроками, и даже моими первыми месячными. Матери я совсем почти и не помню – хотя должна была, наверное… И только сегодня, внезапно, вдруг я задалась вопросом: почему все-таки я ее не помню? Не любила? Боялась? Но дети всегда терпимо относятся к пьяным… они кажутся им скорее забавными, чем страшными. Или четыре года – слишком рано для настоящей памяти?