Александр Войлошников - Седой

Прохладный ветерок пахнет горько осенней листвой, сеном, близкой речкой… намекает на то, что хорошо б выспаться в стоге сена, а утречком купить кринку молока с хлебом и на свежую голову думать, как выбираться отсюда без рандеву с ментом?

Не успеваю отойти на сотню метров от путей, как настораживает далекий, приближающийся гул поезда. Шум ближе, громче. И из непроглядного мрака, окружающего станцию, появляется яркий треугольник из верхнего прожектора и двух нижних фонарей паровоза. Скрежеща и чугунно громыхая нескладным, длинным туловищем, на дальний станционный путь вползает товарняк. Краснуха! Её-то мне и надо, чтоб умотать по-тихому!

Могучий паровозище ФД – Феликс Дзержинский – с трудом сдерживает нетерпеливый бег разогнавшихся на перегоне тяжелых вагонов, а потом, с облегчением, отдувается, громко стравливая излишние трудовые атмосферы и, успокоившись, начинает сонно, умиротворённо попыхивать, посапывать. Замаялся трудяга с тяжелым составом на длинном перегоне…

Иду вдоль длинного состава, осматривая двери товарных вагонов. Тяжелые запоры дверей накрепко обмотаны толстой проволокой и запломбированы: ценный груз. Ни одного порожняка в составе! На открытые платформы и тормозные площадки я не смотрю: прохладно. Пройдя вдоль состава с одной стороны, обхожу его с другой, всё ещё надеясь найти не запертую дверь. Потеряв надежду попасть в вагон, в третий раз иду вдоль состава, приглядываясь к грузам на открытых платформах: нет ли там местечка, укрытого от ветра под брезентом?…

– Эй, поц!..

Вздрагиваю: оклик тихий, но неожиданный: голос-то рядом!!..

– Чего гуляешь? – спрашивает, невидимый в контрастно чёрной тени вагона, худощавый мужчина в чёрной одежде. Железняк? Он бы не стал говорить тихо, а окриком шуганул меня отсюда! А потому не кручу я восьмёрки о пользе ночного променада для ударной работы кишечника.

– Уехать хочу…

– А где вода на станции?

– Колонка… возле вокзала.

Несколько секунд худощавый смотрит на меня. Потом протягивает небольшое закопчённое ведёрко.

– Лады. Принеси воды – уедешь. Ходи по-тихому.

У меня достаточно своих резонов, чтобы не светиться и я, сторожко держась в тени вагонов, отправляюсь к колонке. Приняв у меня полное ведерко, худощавый подходит к одному из товарных вагонов, тихо свистит сквозь зубы… и! – тяжелая щеколда, запирающая двери вагона, сама по себе поднимается вместе с проволокой, которой она обмотана и с пломбой на ней. Двери вагона медленно, бесшумно отъезжают в сторону. Худощавый подаёт ведёрко в дверь вагона, а потом, чуть опершись руками, легко, как кошка, запрыгивает в вагон и оттуда, подав мне руку, одним махом поднимает меня:

– Оп-паньки!

Дверь беззвучно закрывается, но не совсем. Худощавый просовывает руку в оставшуюся щель, поправляет на щеколде замысловато закрученную проволоку и проверяет, на ощупь, пломбу. Потом закрывает дверь плотно и щеколда, по ту сторону двери, как живая, тихо звякнув, опускается на место. Я слышу, как в темноте кто-то жадно пьёт воду.

– Бу-удет, будет, Вась… – останавливает его Худощавый, – обопьёшься… – и, взяв у невидимого в темноте Васи ведерко, сам начинает пить жадно, большими глотками.

– Разбуди Тараса, пусть попьёт… – переводя дух, просит Васю Худощавый.

– Чую, шо воду лакають… – раздаётся голос, зловеще низкий, как из преисподней, но, откуда-то, сверху. Глаза привыкают к темноте и я вижу, как из под потолка спускается могучий, как паровоз ФД, огромный Тарас и припадает к ведерку. Потом ведёрко обходит ещё круг, донышко ведёрка задирается всё выше…

– Кажуть, шо вода – не хорилка та бохато не выпьешь, а ось, – на троих ведёрочко уломалы… – подводит итог водопития Тарас, когда донышко ведра поднялось выше его головы. – Прийдётся ще хлопчика посылать. Хто знае – дэ и колы будем ще стоять?…

Все прислушиваются. Тихо. Так же успокаивающе сонно посапывает паровоз.

– Дуй хлопчик! Тильке обережно! – говорит Тарас.

Я вновь крадусь к колонке, чувствуя, что три пары глаз внимательно следят за мной. Когда возвращаюсь с полным ведёрком, Вася предлагает:

– Давай отопьём, а то расплещется…

Все поочерёдно припадают к ведёрку, но, уже без охоты. В тусклом свете, сочащимся из маленьких грязных окошечек под потолком вагона, различаю я, что вагон, за исключением узкого пространства возле двери, загружен почти до потолка деревянными ящиками, а в них что-то железное, завёрнутое в провощённую бумагу.