Максим Войлошников - Декабрист

День Бородина померк в пороховом дыму. Атака следовала за атакой, потери были чудовищные. Наконец, четвертая атака Нея увенчалась успехом — Багратионовы флеши были взяты. Но, едва французы успели отдышаться, — накатила 2-я гренадерная дивизия и выбила их. Тогда были сконцентрированы артиллерийские батареи, и под их прикрытием неукротимый маршал вновь двинулся на штурм…

Редуты 7-го корпуса Раевского затянуты дымной пеленой, там тоже идет ожесточенное сражение. Заняв наконец флеши, Наполеон двинул на батарею корпус Богарне. Раевский стоит на правом фланге Багратиона (уже убитого), в центре русских боевых порядков. Ветер относит дым с крайнего правого редута, на котором после ожесточенного боя почти не осталось защитников. Здесь стояло двенадцать орудий и три батальона стрелков 24-й пехотной дивизии генерала Лихачева. Теперь здесь щепки разбитых лафетов и зарядных ящиков и гора окровавленных трупов. Со штыками наперевес на батарею вбегают французские гренадеры Морана. Их ряды поредели, и они стремятся расправиться с последними уцелевшими защитниками.

— …Что он делает, сукин сын! Погибнет, а жаль! — Эти слова вырвались у фельдмаршала Кутузова, направившего свою трубу на погибшую батарею.

Здоровенный детина, в порванном мундире пехотного офицера, орудовал пушечным банником. Деревянная оглобля, предназначенная охлаждать ствол и забивать заряд, летала в его руках точно разбойничья дубинка. Несколько французских солдат пытались кольнуть бешеного русского штыком, но были до того неловки, что один за другим упали на пыльную землю, и почему-то не стали подниматься. Люди отлетали от него как мячики. Французы пытались окружить его, но он прижался спиной к защитной стенке батареи, выложенной из корзин с землей, и отбивался, точно медведь от своры гончих. Похоже, гренадерам надоела эта игра, и несколько человек стали заряжать ружья, чтобы предать героя почетной смерти. В это время батарею снова затянуло облако дыма, и сцена оказалась незавершенной. Точно так же Федор Глинка позднее разработает ту сцену «Ивана Сусанина», где поляки достают свои сабли, и немедленно вслед за этим падает занавес.

Однако у этой драмы конец был иной.

В том, что русские резервы стояли в зоне обстрела французской артиллерии, существовал бесчеловечный расчет: они быстро оказывались там, где были необходимы. Вот и теперь, на батарею, подняв палаши, вылетел эскадрон гвардейских кирасир. Оцепенение французов длилось не более нескольких секунд, однако за это время половина из них полегла под ударами клинков. Впереди всех скакал возбужденный боем молодой офицер в белом с красным шитьем кавалергардском мундире. У него были капризные губы ловеласа и бешеный взгляд прирожденного убийцы. Внезапно конь под ним споткнулся, зашатался и рухнул, как подкошенный. Офицер успел ловко соскочить наземь, как ни в чем не бывало, даже не запачкав лосин. Он оказался необычно высок. Переложив палаш в левую руку, он сделал несколько шагов по направлению к обладателю банника. Кавалергард разглядывал детину, превосходящего статью даже его, с интересом посетителя зоопарка, увидевшего льва. Оставшийся в гордом одиночестве молодой богатырь с горечью рассматривал треснувшее оружие:

— Черт, почему их не делают из железа? — Он швырнул наземь обломки банника. Вопрос этот, несомненно, выдавал пытливый интеллект, скрывающийся за высоким лбом, необычным в сочетании с пудовыми кулаками.

— Потому что не все такие, как вы! — ответил кавалерист не без юмора, привлекая к себе внимание спасенного. — Штаб-ротмистр Лунин к вашим услугам, сударь!

— Черт возьми, Лунин, — вы спасли меня и нам не из-за чего драться! Я — прапорщик Ломоносов! — Сказано так, словно это должно вогнать в трепет собеседника.

— Я неправильно выразил свое восхищение вашим героизмом, мой друг! — ответил Лунин, улыбнувшись. — Однако вы, должно быть, сын покойного генерала Григория Ломоносова?

— Я правнук барона Ломоносова, — с достоинством ответил прапорщик, поднимая с земли палаш, оброненный убитым кирасиром. Его собственная сабля была давно сломана.

— Как, того самого пиита Михайлы? Не знал, что у академика осталось мужское потомство! Но почему вы не в гвардии, почему оказались в пехоте? — спрашивал Лунин, не обращая внимания на свистящие вокруг вражеские пули.

— Да сослали. Пообещал дать в морду, кому не надо!