Джеймс Чейз - Измене доверяют, как лисе

В газетах писали, что при Дюнкерке все без исключения бились до последней капли крови. Предполагалось, что строители, штабные писари и кашевары рвали врага голыми руками. Может, так оно и было, да только не в его случае. Британская армия у него уже в печенках сидела. Дождавшись немцев, он сдался в плен со словами: «Я член Британского союза фашистов». Этого оказалось достаточно.

Перед микрофоном, конечно, приходилось зачитывать сущий вздор. Ну и что с того? Он имел сто марок в день на всем готовом. Кроме того, когда он говорил с миллионами своих соотечественников, на него снисходило ощущение бесконечной власти. Такое не каждому дано. В особенности если ты сын помилованного убийцы.

– Хочешь еще? – шепнула толстуха. – Присяжные уходят совещаться. А я уже наелась.

Взяв второй бутерброд, он благодарно кивнул и подумал: неплохая тетка. Узнай она, кто сидит рядом… Наверное, обалдела бы. Едва заметно улыбнувшись, он занялся бутербродом.

– Откормиться, вот что тебе надобно, – сказала женщина, когда судья, встав из-за стола, скрылся за дверью. – Уж извини, что я о личном, но ты ведь кожа да кости. В плену был?

Помедлив, Эллис не устоял перед искушением похвастать.

– В Бельзене, – промямлил он с набитым ртом, не сводя взгляда с круглого, добродушного лица соседки. Приятно было видеть, как ее перекосило от благоговейного ужаса.

– Матерь божья! – воскликнула она. – Видала я фотографии. Значит, вон оно как?

Впившись в хлеб мелкими острыми зубами, он кивнул.

– Ну надо же. – Она никак не могла оправиться от изумления. – Значит, вон куда тебя занесло, бедняга.

Пожав плечами, Эллис отвернулся. Пожалуй, не стоит чесать языком. Оглядев зал суда, он задумался, как долго присяжные просидят над вердиктом.

Женщина дернула его за рукав:

– Тебя пытали?

Раздраженный ее болезненным любопытством, он развернулся и рыкнул:

– Хватит. Я не хочу говорить на эту тему.

Женщина разочарованно уставилась на него. Похоже, слегка обиделась. Он чувствовал ее взгляд на своем лице, но не поворачивался. Смотрел прямо перед собой.

В четыре присяжные вернулись в зал суда. Вердикт был вынесен за двадцать минут.

Дожидаясь финала, Эллис думал о подсудимом. Пытался поставить себя на его место. Шли минуты, напряжение росло. Наконец он понял, что едва сдерживает дрожь в руках и ногах.

Дверь за судейским столом открылась. Из нее вышли несколько олдерменов и судебных исполнителей в мантиях. Встали в стороне, поклонились идущему следом судье. У того в руках была пара белых перчаток и полоска черной ткани: та самая «черная шапка», что надевается при оглашении смертного приговора.

Подсудимый поднялся по ступенькам на свою скамью. Эллису было трудно на него смотреть. Казалось, он глядит в зеркало.

– Присяжные вынесли вердикт? – спросил секретарь суда.

Оскалившись, Эллис подался вперед. На лбу у него проступили бусины пота.

– Виновен.

Двадцать минут, и человек идет на смерть. Двадцать минут! Эллис захрипел от ярости, глаза ему застила красная пелена. Ведь перед судьей запросто мог сидеть он сам.

Решив, что сосед утратил присутствие духа, женщина утешительно коснулась его руки.

Судья вынес смертный приговор.

– Поделом ему, – прошипела толстуха, не пряча эмоций. – Предатель он был, предателем и остался.

– Аминь, – сказал капеллан.

Эллис скрежетнул зубами. Если его поймают, тоже повесят. Но он не предатель! Ему пришлось несладко, и он поквитался с обидчиками, только и всего. Кроме того, если бы его послушали, никто не бомбил бы Лондон. Он же раз за разом говорил: скиньте Черчилля, объединитесь с Германией. Но этим идиотам его слова были как об стенку горох, и теперь Лондон лежит в руинах. Так кто тут предатель?

Люди начинали выходить из зала, и он тоже встал. Толпа подхватила его и понесла к выходу бок о бок с толстухой.

И тут Эллис не сдержался.

– Это убийство! – неистово крикнул он. – Ему не дали ни единого шанса! – В ярости он забыл про свой голос.

Толстуха озадаченно уставилась на него. Этот голос показался ей знакомым.

Еще его услышал полисмен, и тут же принялся шарить взглядом по залу суда. В море лиц, плывущих к выходу, невозможно было что-то рассмотреть. Но полисмен был уверен: эти слова произнес Эдвин Кушман.

Он медлил, не понимая, что ему делать. Тем временем мужчина в потрепанном коричневом костюме выскользнул за дверь, быстро прошел по коридору и скрылся из виду.