Алексей Герасимов - Констебль с третьего участка (сборник)

– Не стану скрывать, констебль, – сказал он по дороге, – мне не по душе то обстоятельство, что в гошпитале находится закованный в кандалы человек. Да, он убийца и преступник, но и им наш орден не отказывает в помощи, как не должен отказывать и любой добрый христианин вообще-то. Возможно, он опасен, хотя я и тешу себя надеждой привести эту заблудшую душу к покаянию, когда он пойдёт на поправку. Но держать несчастного больного на цепи, словно дикого зверя… Это дикость и варварство какое-то.

– Этот несчастный больной едва не убил двух вооружённых инспекторов, офицера флота его величества, одного констебля и ещё одного изрядно отдубасил, отче, – ответил я. – Боюсь, другого выхода у полиции просто нет.

– Сейчас он не опаснее новорождённого котёнка, – печально улыбнулся отец Эгидий. – Поэтому я попрошу вас, мистер Вильк: если во время дежурства вам покажется что-то подозрительным, не стоит пускать в ход свисток иначе чем по первой, ну, на крайний случай, второй форме.

– Но отчего? – изумился я.

– Я не учёный, я только врач, – вздохнул священнослужитель. – Но опыт подсказывает мне, что близкое от людей с подобными травмами применение ваших волховских свистулек сказывается на больных самым печальным образом. Вплоть до летального исхода.

Разумеется, я тут же пообещал архиатеру, что воспользуюсь свистком, только если выхода у меня не будет никакого. Пусть лжениппонец и заслужил петлю, но, если он помрёт до того, как ответит на вопросы инспектора Ланигана, тот меня со свету сживёт. И будет при этом прав, пожалуй.

По пути к нам присоединилось несколько врачей и сестёр милосердия. Как я понял, любезность отца Эгидия имела и прагматическую сторону: вот-вот должен был начаться врачебный обход пациентов. Что ж, простому констеблю и не стоило рассчитывать на излишнее к своей персоне внимание.

Впрочем, указав мне на сидящего у входа в отдельную палату Хайтауэра, камиллианец вновь преподал мне своё пастырское благословение.

– Ну, слава Господу и всем Его апостолам. – Увидев меня, Мозес поднялся со стула и от души, с хрустом потянулся. – Я чуть не помер со скуки за время смены.

– Что же так? – спросил я. – Неужто нечем было заняться?

– Не то слово, – подтвердил Хайтауэр. – Дежурный врач, надменная скотина, словом не перемолвится, не с монашками же мне было разговоры вести, им же окромя как о вере запрещено [32]. Из чтива тут тоже одни медицинские справочники с журналами, в которых я не смыслю ни бельмеса, да жития святых. А это чтение я ещё с воскресной школы переношу слабо. Даже покурить нельзя – дым, мол, не положено. Хотел было забить тайком трубочку, покуда не видит никто, – да какое там! Постоянно кто-то туда-сюда шлындает, а с поста не отойдёшь. Даже оправиться приходится в палату ходить – ниппонцу ночная ваза покуда без надобности. Думал уже там и подымить малость – благо окно у него широкое, воздух хорошо проходит, если рамы открыть, не учуял бы никто, да только ну как оно и вправду ему от этого заплохело бы? Зато ты глянь, что мне тут презентовали! – Мозес ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана деревянный пенал, внутри которого оказалась небольшая, источающая сильный кофейно-миндальный запах сигара.

Я вот курение не одобряю. Табак – удовольствие не дешёвое (ещё бы, из-за океана привозят), особенно табак хороший, – а толку от него никакого, сплошной перевод денег на дым. Так все финансы в трубу выпустить недолго. К тому же видывал я тех, кто курит долго, – кашляют по утрам, словно в угольных копях трудятся, да и одышка их быстро одолевает. Нет уж, не про нас такое удовольствие. Вон, если нравится Хайтауэру на такое деньгу тратить – пожалуйста, а меня увольте.

– Ладно, пошли клиента принимать, – усмехнулся Мозес, увидев, что я не тороплюсь выказать зависти или восхищения. – Мне ещё в участок бежать, прежде чем с подушкой встретиться. – И, аккуратно убрав сигару обратно в пенал, добавил: – После ужина выкурю эту штукенцию.

Дэнгё-дайси выглядел немногим лучше, чем при нашей последней встрече. Шторы в его палате были задёрнуты (как объяснил мне вполголоса Хайтауэр, на любой резкий звук или запах и яркий свет у него пока сильное раздражение и боли, это от, если Мозес ничего в диагнозе не перепутал, черепной травмы головы, которую я устроил убийце). Пациент, прикованный к тяжеленной кровати, лежал не шевелясь и слабо дышал – спал, наверное. Приняв смену и расписавшись в журнале сдачи-приёма поста, я сел на стул у входа в палату и уже начал прикидывать, что бы это мне выдумать, дабы убить время, когда из-за поворота вышли ещё два человека. Один из них, в такой же, как и у отца Эгидия, сутане, ничем не примечательный джентльмен средней комплекции, явно был вторым монахом-лекарем в гошпитале, а вот рядом с ним… Рядом с ним шёл доктор Уоткинс.