Ричард Пратер - Шеллшок

– Никаких проблем, – прервал я его.

– Чего? Никаких чего?

– Проблем, – повторил я. – Кусок навоза.

– Кусок чего? Что вы сказали?

– Я не совсем понимаю вас, офицер, – заявил я, – когда вы так тарахтите. Я хочу объяснить, что... В общем, я сумею объяснить все это.

– Что «все это»?

– Не стоит, сэр. Я хочу сказать вам, что могу объяснить... все.

Он, улыбаясь, стоял передо мной. Улыбка у него была какая-то странная. Очень похожая на комическую маску с тридцатью шестью зияющими, ничем не заполненными пустотами. Бугры мышц вздымались, опадали и подрагивали на его челюстях, щеках и даже вокруг его глаз.

Он стоял и беспрерывно улыбался. Наконец произнес:

– Это будет очень забавно.

– А что потом? – спросила Спри.

Мы были уже не в Аризоне. Мы оба сидели в моем номере. В отеле «Спартанец» в Голливуде, что в Калифорнии. В том самом месте, которое я называю домом: тропические рыбки, за которыми ухаживал в мое отсутствие Джимми, ночной дежурный; моя нахально-соблазнительная Амелия; диван темно-шоколадного цвета с подушечками для сидения и другие привычные вещи. Мой дом. Мои корни. Место на земле, где бросают якорь после долгих странствий.

Итак, Аризона осталась в прошлом, но с нами были воспоминания о днях и ночах, – хорошие и не очень, – проведенных в пустыне, и мы часами говорили о них.

– А потом я нанял частного детектива в Финиксе, чтобы он разыскал всех людей, у которых я... позаимствовал машины, включая Энди Фостера, и позаботился о том, чтобы они получили компенсацию, материальную и моральную, – во всяком случае никто из них не остался в обиде. Кроме того, он нашел того типа, который продал мне кепочку и клюшку для гольфа, и передал ему триста долларов. К сожалению, для этого ему пришлось ехать в Мичиган. А когда он возвращал хозяину здоровенную дубину с железным наконечником, тот сказал: «Спасибо, но я бросил гольф.»

– О, милый. Неужели из-за тебя?

– Ну... я не думаю. С игроками в гольф это случается часто.

В то утро я увидел Спри в первый раз после ее последнего посещения больницы в Финиксе, почти три недели назад; а теперь уже вечерело, и сумерки мягко обволакивали город за окном. С тех пор прошло три недели, но в то утро, когда я открыл дверь и увидел ее, увидел ее очаровательное лицо, в нашей встрече было то же самое волшебное ощущение, которое я испытал впервые более месяца тому назад.

Большую часть этого месяца я усиленно лечился, восстанавливая былую силу и жизненную энергию, привыкая к впечатлениям типа «Блеск!» и отвыкая от «А, черт!» Я поглотил кучу мощных витаминов С, крохотных пилюль, капель и магических, содержащих железо и прочие питательные вещества сладостей в коробках с непонятными надписями из Западной Германии, Швейцарии, Тихуаны, – сладостей, настолько эффективных и полезных и для оболочки, и для внутренностей человека, что они не разрешены к продаже в Соединенных Штатах Америки. В результате я почувствовал себя так, как никогда еще не чувствовал в своей жизни.

Но главным виновником моего нынешнего цветущего вида и бродивших во мне соков был все-таки доктор Барри Мидленд, специалист по неортодоксальному лечению. Я две недели провалялся под его наблюдением в частной клинике – не в «Медигеник Госпитал» – и не позволял никому, кроме него, даже измерять себе температуру или назначать аспирин. Нет нужды говорить, что это вызвало большое смятение, много «ахов» и «охов» – буквально разожгло битву не на жизнь, а на смерть в святая святых больничного болота и сделалась причиной многочисленных нареканий, жалоб и даже сомнений в моем здравом уме со стороны врачей, медсестер, служащих, практикантов и даже парня, который убирался в туалетах, причем все они настаивали, что именно им, а не мне самому, надлежит заботиться о моей жизни. Во всяком случае такие разговоры были. После всего дерьма, из которого я совсем недавно выбрался полуживым, мне почти не составило труда убедить их в том, что все они представляют собой кучу этого самого вещества, и я выиграл схватку.

Мое эгоистическое упрямство и нежелание принимать «общепринятое» лечение вкупе с моим естественным, как говорится, врожденным отвратительным характером и самому доктору Мидленду доставило немало неприятностей и хлопот. Но он уверил меня в том, что ничего не имеет против, так как давно привык к этому. Кроме того, он подумывал о создании своей клиники в Тихуане, где бы мог спокойно лечить страждущих, не подвергаясь риску сесть за это в тюрьму.