Григорий Шепелев - Улус Джучи

– Библиотеку Ивана Грозного? – озадаченно повторила девочка, – а зачем она вам нужна?

– Я люблю читать.

– Любите читать? Может быть, вам просто нечего есть? Вы любите круассаны?

– Уйди отсюда! – яростно замахнулась Аля лопатой. Девочка повернулась и убежала, размахивая пакетиком. Аля тут же о ней забыла. Вскоре она добралась до почвы и обнаружила, что земля тверда, как кирпич. Лопатой её пробить было невозможно. При столкновениях с ней лопата звенела, но не втыкалась. Аля расстроилась. Из её изумрудных глаз закапали слёзы. Как теперь быть? Можно ли вернуться домой с пустыми руками? Все её просто поднимут на смех, если в её карманах не будет ни одного червяка! Да, Федя был прав. Кто бы мог подумать, что он когда-нибудь скажет что-нибудь умное?

– Почему ты ревёшь? – вдруг раздался справа звонкий и нагловатый пацанский голос, – и что ты хочешь здесь выкопать?

– А хочу реветь, и реву! – огрызнулась Аля. Ей стало очень досадно. Она пружинисто распрямилась и поглядела в глаза тому, кто к ней подошёл по следам девчонки с пакетиком. Парню было лет двадцать пять. Это был типичный мажор – коротенькая дублёнка, гопническая стрижка, серьга, дорогой мобильник. Самоуверенный, склизкий взгляд. Аля не любила мажоров.

– Уйди отсюда! – потребовала она, свирепо оскалив зубы. Правда, лопатой замахиваться не стала.

– А не уйду, – ответил мажор.

– Это почему?

– Я не подчиняюсь приказам.

Аля утёрла слёзы перчаткой.

– Тогда оставайся здесь! Это приказ! Понял?

– И на манипуляции тоже не поддаюсь.

Аля озадачилась. Уходить самой не хотелось, хоть делать здесь было нечего. С какой стати? Она ведь раньше сюда пришла! Внимательно наблюдая за ней, мажор ухмыльнулся.

– Если ты ищешь клад, то его здесь нет. Но я знаю место, где ты его найдёшь.

– Тогда почему ты сам его не достанешь?

Тут озадачился и мажор. Даже почесал короткостриженую макушку и телефон чуть не выронил. Але стало смешно. Походу, этот чувак круто обломался, если рассчитывал развести её, как лохню! Не на ту напал.

– Ну что, нефигово я сбила с тебя понты? – спросила она, – был ты на понтах, но за один миг оказался в заднице! Давай, дуй отсюда, придурок! Ты мне неинтересен. Я занята.

– В логике тебе не откажешь, – признал мажор, – а вот у меня с ней – просто беда, особенно когда вижу такое личико и такие яркие глазки.

– Не езди мне по ушам, – не сдавалась Аля, хоть ей уже требовалось усилие, чтоб не сдаться, – ты на Эфрона не тянешь!

– Что? На кого?

– Ты чего, глухой? Или ты дебил? Не надо мне мозг выносить своими приколами! Мне с тобой тусить беспонтово, ты на Эфрона не тянешь!

– А, на Эфрона! Хочешь сказать, что ты тянешь на Марину Цветаеву?

Этот выпад Алю сразил. Она крепко стиснула черенок лопаты, воткнутой в снег.

– Ты разве читал Марину Цветаеву?

– Да, конечно. А кто её не читал?

– Последние года три мне кажется, что никто!

– Видимо, последние года три ты не выходила из лесу.

– Не гони! Как тебя зовут? Тебе её стихи к Блоку нравятся? Мне вчера целый день казалось, что это – полная шняга!

Парень сказал, что звать его Миша, и стихи к Блоку ему не нравятся, ибо в них талант молодой Маринки целенаправленно и сознательно бьёт в полсилы.

– Она ведь была не дурой и понимала, что глупо было бы славить гения, возвышаясь над ним на две головы, – обосновал Миша свою позицию, – и Марина Цветаева добровольно уменьшилась до размера Анны Ахматовой. Я согласен, что стихи к Блоку – это победа гормонов над мастерством, самоуслаждение. Меня вштыривает от всех её погребальных стихов, а ещё от поздних. Очень люблю «Надгробие». Мне не жаль, что она повесилась.

– Ты дурак! – разозлилась Аля и выдернула из снега лопату, – пошлый болван! Вчитался в «Надгробие» изнутри, а этого нельзя делать! Встать на место Цветаевой никому ни разу не удавалось без помощи героина. Да даже и с его помощью! Я считаю – ей надо было не вешаться, а усилить претенциозность. Она была бы уместна.

– Да нет, уж лучше повеситься. Если я и люблю Цветаеву, то никак не за её склонность к претенциозности. Тут в оценке Цветаевой я скорее на стороне Ахматовой, а не Бродского. Ты читала её стихи про Германию, написанные в связи с началом войны? Это образец дурновкусия!

– А вот я бы на твоём месте просто сейчас заткнулась и не позорилась! Если уж ты, идиот, суёшь свою голову в общепринятую антицветаевскую условность, придуманную Ахматовой, за что муж бы её убил, не надо изображать тоном и лицом, что это – пасть льва! Ты – дебил, дебил!