Раймонд Чэндлер - Долгое прощание. Обратный ход [компиляция]

Тебя осматривают тюремщики, глаза у них зоркие. Если ты не псих, не алкоголик и не притворяешься таковым, тебе оставляют сигареты и спички. До предварительного суда ты одет в свое. После — в тюремное, без галстука, без пояса, без ботиночных шнурков. Ты садишься на койку и ждешь. Больше делать нечего.

В секторе для пьяниц не так хорошо. Нет ни койки, ни стула, ни одеяла, ничего. Лежишь на бетонном полу. Сидишь на унитазе и блюешь себе на колени.

Это уже предел страданий. Видал я и такое.

Хотя было еще светло, под потолком горели лампочки. Глазок на внутренней стороне стальной двери был заплетен стальной решеткой. Светом управляли снаружи. В девять вечера его гасили. Никто не входил в коридор, ничего не говорил. Ты мог быть на середине фразы в газете или журнале. Без щелчка, без предупреждения — сразу темнота. И до летнего рассвета делать нечего — разве что спать, если можешь, курить, если есть что, и думать, если есть о чем, и если от этого тебе не становится еще хуже.

В тюрьме у человека нет индивидуальности. Он представляет собой мелкую проблему — куда поместить? — и несколько записей в сводках. Никого не интересует, кто его любит, кто ненавидит, как он выглядит, как прожил жизнь.

Никто на него не реагирует, если он не доставляет беспокойства. Никто не причиняет ему зла. От него требуется только, чтобы он тихо отправился в нужную камеру и тихо там сидел. Не с чем бороться, не на что злиться.

Тюремщики — спокойные люди, не злобные и не садисты. Все, что вы читали о том, как заключенные вопят, колотят по решеткам, гремят ложками, а охрана врывается к ним с дубинками — все это про большие федеральные тюрьмы.

Хорошая тюрьма — одно из самых тихих мест в мире. Если пройти ночью по коридору, заглядывая за решетки, можно увидеть фигуру под коричневым одеялом, всклокоченную голову, глаза, уставившиеся в пустоту. Можно услышать храп. Изредка — стоны, вызванные кошмарным сном. Жизнь в тюрьме приостановлена, в ней нет ни цели, ни смысла. В одной из камер можно увидеть человека, который не спит и даже не пытается уснуть. Он сидит на краю койки и ничего не делает. Может быть, он взглянет на тебя, а может, и нет. Ты смотришь на него. Он ничего не говорит, и ты тоже. Разговаривать не о чем.

Сбоку в коридоре иногда бывает еще одна стальная дверь, она ведет в?смотровую?. Одна стена в?смотровой? — проволочная, покрашенная черным. На задней стенке — деления для измерения роста. В потолке — прожектор. Ты входишь туда — как правило, утром, перед тем, как капитан сменяется с ночного дежурства. Становишься к мерке для роста, тебя заливает светом, за проволокой света нет. Но там полно народу: полиция, сыщики, граждане, которых ограбили, или побили, или под прицелом выкинули из машины, или выманили у них сбережения. Ты их не видишь и не слышишь. Слышен только голос капитана. Он разносится громко и ясно. Тобой командуют, как цирковой собачкой. Капитан циничен, опытен и утомлен. Он — постановщик спектакля, который побил все рекорды по числу представлений в истории, но уже потерял для него интерес.

— Давай теперь ты. Встать прямо. Живот втянуть. Выше подбородок.

Развернуть плечи. Голову ровней. Смотреть перед собой. Нале — во. Напра — во.

Снова лицом, вытянуть руки вперед. Ладонями вниз. Закатать рукава. Шрамов нет. Волосы темно — русые, с проседью. Глаза карие. Рост шесть футов и полдюйма, Вес примерно сто девяносто фунтов. Имя — Филип Марлоу. Род занятий — частный детектив. Так, так, Марлоу, приятно познакомиться. Все. Следующий.

— Премного благодарен, капитан. Спасибо, что уделили мне время. Вы забыли мне приказать, чтобы я открыл рот. Там несколько хорошеньких пломбочек и одна классная фарфоровая коронка. На восемьдесят семь долларов.

И в нос вы мне забыли заглянуть, капитан. Там полно замечательной соединительной ткани. Оперировали перегородку, врач кромсал ее, как мясник.

Тогда на это уходило часа два. Сейчас, говорят, делают за двадцать минут.

Заработал это на футбольном поле, капитан, — хотел блокировать мяч и слегка просчитался. Блокировал ногу того парня после того, как он уже ударил по мячу. Пятнадцатиметровый штрафной, и такой же длины кровавый бинт извлекли у меня из носа, дюйм за дюймом, на другой день после операции. Я не хвастаюсь, капитан. Просто рассказываю. Мелочи — это самое интересное.

На третий день тюремщик отпер мою камеру незадолго до полудня.

— Ваш адвокат пришел. Бросайте окурок, только не на пол.

Я спустил окурок в унитаз. Меня отвели в комнату для свиданий. Там стоял высокий и бледный темноволосый человек и смотрел в окно. Человек обернулся. Подождал, пока закроется дверь. Потом сел возле своего портфеля в конце изрезанного дубового стола, который плавал еще в Ноевом ковчеге. Ною он достался уже подержанным. Адвокат открыл серебряный портсигар, положил перед собой и окинул меня взглядом.