Раймонд Чэндлер - Высокое окно

Пасадена, Дрезден-авеню, район Оук-Нол. Большое, солидное, неприветливое здание из красного кирпича, с белой каменной отделкой и терракотовой черепичной крышей. Нижние окна забраны железной решеткой и отделаны многочисленными аляповатыми каменными, украшениями.

От обсаженной цветником передней стены плавно сбегает вниз, к улице, протянувшаяся футов на сто пятьдесят симпатичная зеленая лужайка, которая, точно прохладная зеленая волна на скалу, накатывается на громадный кедр, стоящий у нее на пути. И пешеходная дорожка, и садовая аллея очень широкие, а вдоль аллеи растут три живописные акации. Жаркое летнее утро. Все живое совершенно замерло в бездыханном пекле, которое по здешним понятиям считается погожим прохладным днем.

Я знал только, что здесь живет некая миссис Элизабет Брайт Мердок с семьей и что она хочет нанять приличного, скромного частного детектива, который не стряхивал бы пепел на ковер и не носил больше одного пистолета. Еще я знал, что она вдова старого усатого олуха по имени Джаспер Мердок, который столько заработал, служа обществу, что теперь из года в год на его годовщину пасаденская газета помещает его фотографию с датами рождения и смерти и подписью: «Он жил для людей».

Я оставил машину на улице и, ступая по неровным каменным ступеням, выложенным на зеленой лужайке, поднялся на кирпичное крыльцо под остроконечной крышей и позвонил в дверь. От входной двери к аллее вдоль фасада протянулась короткая низкая стена из красного кирпича. В конце дорожки на бетонной тумбе застыла фигурка негритенка в белых бриджах, зеленой куртке и красной фуражке. Вид у негритенка был довольно грустный, как будто он уже давно ждет чего-то и приуныл. Дожидаясь, пока мне откроют, я подошел и потрепал его по голове.

Через некоторое время грымза средних лет в наколке и фартуке горничной приоткрыла входную дверь и подозрительно уставилась на меня.

— Филип Марло, — сказал я. — К миссис Мердок. Назначено.

Грымза заскрипела зубами, захлопнула глаза, распахнула их и сварливым, грубым голосом, словно это была не горничная, а американский первопроходец, буркнула:

— Какую именно?

— Что вы?

— Вам какую миссис Мердок? — чуть было не завизжала она.

— Миссис Элизабет Брайт Мердок. Я не знал, что у вас их тут много.

— Теперь будете знать, — отрезала грымза. — Визитная карточка при вас?

Горничная просунула в щелку кончик носа и тощую мускулистую руку. Я вынул бумажник и вложил ей в пальцы свою визитную карточку. Рука и нос исчезли, дверь захлопнулась.

Надо было, видно, идти с черного хода. Я опять подошел к негритенку и, потрепав его по голове, сказал:

— Не везет нам с тобой, брат.

Придется ждать. Я сунул в рот сигарету, но не закурил. Из проехавшего мимо бело-голубого фургончика мороженщика до меня донеслась знакомая мелодия. Большая, черная в золоте бабочка спланировала на куст гортензии прямо у моего локтя, несколько раз медленно повела крылышками вверх-вниз, потом тяжело поднялась и поплыла в неподвижном, раскаленном воздухе.

Входная дверь опять приоткрылась.

— Ступайте за мной, — приказана грымза.

Я вошел. Гостиная большая, квадратная, сумрачная и прохладная. Тишина как в склепе, и примерно такой же запах. Затянутые тканью грубо оштукатуренные стены; за высокими окнами декоративные металлические решетки; тяжелые резные стулья с плюшевыми сиденьями, обтянутыми материей спинками и болтающимися золотыми кистями. В глубине — витраж величиной с теннисный корт. Под витражом, за занавеской, застекленные двери. Старая, затхлая, сырая, надутая, прилизанная, мрачная комната. В такой гостиной не погостишь. Стол с мраморной столешницей и кривыми ножками, позолоченные часы, несколько разноцветных мраморных статуэток. Куча хлама, который и за неделю не выметешь. Куча денег — и все на ветер. Лет тридцать назад, когда Пасадена еще была богатым, степенным провинциальным городом, эта комната, по-видимому, смотрелась совсем неплохо.

Мы вышли в коридор, свернули направо, и вскоре грымза открыла еще одну дверь и сделала мне знак войти.

— Мистер Марло, — прорычала она с порога, и удалилась, скрипя зубами.

Комната небольшая, выходит на задний двор. На полу уродливый красно-бурый ковер, обстановкой напоминает контору. За письменным столом сидит худая, хрупкая на вид блондинка в роговых очках, на откидной доске слева от нее пишущая машинка. Руки держит на клавишах, но бумага в машинку не вложена. Следит, как я вхожу в комнату, с выражением напряженного недоумения, какое бывает у застенчивого человека, когда его фотографируют. Внятным тихим голосом предложила мне сесть: