Эд Макбейн - Людоед, который объелся

– Не думаю, что комиссар полиции разрешит вам пойти на такой риск до окончания следствия.

– Не разрешит? Мне? – В глазах Муна появился холодный блеск. – Интересно, как это он собирается остановить меня? Я желаю этого вечера – и он будет, в этом ли отеле или, в другом, если мистер Шамбрен объяснит своему хозяину, почему он отказывается от столь прибыльного предприятия!

Шамбрен пожал плечами.

– В конце концов, это ваша жизнь, мистер Мун. Если вы желаете рисковать ею – ради Бога! Мне это совершенно безразлично.

Мун ехидно засмеялся.

– Вот видите, лейтенант. Никто меня не любит!

– Ничего не вижу, – упрямо сказал Харди. – Вы относитесь к этому крайне несерьезно. Что вы не договариваете?

– Я ничего не знаю, кроме одного: кто-то решил сыграть со мной весьма дорогостоящую шутку. Предположим, я побегу прятаться, сделаю себя посмешищем. Нет уж! Я предпочитаю не бежать.

В том, что случай с Памелой Прим был явным самоубийством, сомнений не было. Харди интересовало теперь другое – угроза жизни Муна, высказанная в письме, обнаруженном в сумочке погибшей девушки. Инстинкт подсказывал ему, что это была шутка. Чудовищная шутка, которая привела к самоубийству. Но одна деталь смущала Харди – указанная сумма 10 000 долларов. Десять тысяч долларов было положено в банк Уолтер Трест на имя мисс Прим, и она взяла эти деньги и как-то воспользовалась ими. В представлении Харди такая сумма не ассоциировалась ни с чем, похожим на шутку.

Они вернулись в кабинет Шамбрена, и Харди позвонил комиссару полиции. То, что в деле был замешан Мун, наполняло все происходящее зловещим холодом.

В комнату вошла Элисон Барнвелл, вызванная Шамбреном. Харди с одобрением оглядел девушку.

– Защищать его – не наше дело, – говорил между тем Шамбрен твердым голосом. – Наше дело – защищать отель! Нам и так уже нанесен ущерб. История самоубийства появится в вечерних газетах, о ней уже трубят радио и телевидение. Связь с Муном делает это самоубийство материалом для первой полосы. В ближайшие несколько дней все репортеры отдела новостей будут осаждать наши пороги. – Он раздраженно ткнул пальцем в блокнот для записей. – Уиллард Сторм уже вопит об интервью со мной!..

Уиллард Сторм был восходящей звездой журналистики. Его ежедневная полоса, которая называлась «Сторм-центр», все больше оттесняла Уинчела Салливана и других старомодных поставщиков новостей и происшествий. Сторм представлял тот тип репортера, который Шамбрен особенно ненавидел: сенсация любой ценой, неважно, какими средствами.

– В этом есть какое-то безумие, – сказал Харди. – Нормальный человек до таког о не додумается!

Тонкое лицо Элисон было бледно.

– Сомневаюсь я, чтобы это была шутка, – задумчиво произнесла она. – Десять тысяч долларов…

Шамбрен сделал нетерпеливый жест.

– В нашем деле, Элисон, никакая сумма не должна вас удивлять! Я только сегодня прочитал вам лекцию на этот счет. Этот отель кишит людьми, для которых десять тысяч долларов – карманные деньги. Это ваше годовое жалованье, а для них это сумма, с которой они отправляются за покупками в магазин. – Он стукнул кулаком по столу. В его голосе зазвучал гнев. – Ненавижу того, кто может позволить себе отсчитать десять тысяч долларов, чтобы довести девушку вроде Памелы Прим до самоубийства! Ее смогли довести до отчаяния, потому что она оплачиваемый винтик в машине удовольствий, которая работает на них день и ночь, из года в год!..

– А мы, – сказала Элисон, и глаза ее лихорадочно заблестели, – главные механизмы этой машины удовольствий. Отель «Бомонд» – площадка для игр богачей в Нью-Йорке! Примерно так говорится в нашем буклете.

– Ну, ладно! – сказал Шамбрен все еще с гневом. – Мы служим богачам. Но мы вовсе не обязаны при этом лизать им пятки!

В своем номере на четырнадцатом этаже Джон Уилз, лежа на кровати, сквозь дым сигареты созерцал потолок. Лицо его страдальчески морщилось, словно от боли. Это и была боль, и он жил с ней уже двенадцать лет – с этой раной, всегда кровоточащей и никогда не заживающей.

«Джон Уилз» было его легальное имя, узаконенное судом, но родился он Джоном Мак-Айвером. Это имя могло бы многое сказать Шамбрену. Оно было хорошо известно любому журналисту, работавшему в прессе в 1950-м году. Имя капитана Уоррена Мак-Айвера, вычеркнутого из списков британской армии за адюльтер с женой своего командира, не сходило со страниц газет. Военно-полевой суд стремился доказать, что вовсе не любовь привлекала Уоррена Мак-Айвера к супруге полковника, а та секретная информация, которой располагал ее муж. Поскольку полковник был связан с «Бомбой», Уоррена Мак-Айвера, несмотря на то что он упорно настаивал на своей невиновности, классифицировали как самого отъявленного негодяя и преступника. Мак-Айвер, естественно, отрицал наличие каких бы то ни было отношений с указанной леди и гневно отвергал обвинение в шпионаже. Ему сильно повредили показания этой леди, которая вдруг заявила, что ее любовник не кто иной, как знаменитый писатель, журналист и путешественник Обри Мун.