Бретт Холлидей - Дивиденды на смерть

Медленно кивнув, Шейн потер ладонью подбородок.

— Кое-какие вещи не согласуются друг с другом — пока что.

Внезапно глаза Филлис заблестели.

— Да, у меня сохранились воспоминания — о вас. Не знаю, правда это или мне только кажется.

В комнате стояла напряженная тишина. Снаружи доносился неясный гул автомобилей. Шейн задумчиво крутил в пальцах рюмку, не поднимая на Филлис глаз. Наконец, по-прежнему глядя в пол, он обратился к ней:

— Да?

Было слышно, как учащенно задышала девушка:

— Вы были у меня в комнате до того, как появились вместе с другими?

— Почему ты спрашиваешь? — Он посмотрел на нее.

Она стояла нахмурившись, глядя себе под ноги. Сейчас она выглядела старше, чем несколько часов назад. «Ей, наверное, лет двадцать», — подумал он. Еще он подумал, что редко встречал девушек красивее.

— Потому что я помню, а может быть, мне только кажется, что вы разговаривали со мной. Вы положили руку на мое плечо, заставили раздеться в вашем присутствии.

Шейн был не в силах выдержать ее измученный взгляд. Он знал, какую загадку она пыталась решить для себя, — загадку запертой двери. Дверь стояла между ней и ее убеждением, что она совершила убийство матери. Если он забрал у нее ключ…

Он покачал головой:

— Пусть тебе не лезет в голову всякая фрейдистская чепуха, бредовые мысли. Думаешь, я из тех типов, что спокойно наблюдают за раздевающейся красоткой и не предпринимают дальнейших действий? Из списка своих реальных воспоминаний ты можешь меня вычеркнуть.

— Мне казалось… — Она снова вздрогнула и, судорожно проглотив слюну, посмотрела в сторону. — Некоторым мужчинам женщины в таком виде кажутся привлекательными.

— Что ты имеешь в виду?

— Я читала книги доктора Педикью. Он дает их мне, чтобы я могла лучше разобраться в себе. Он считает, что моя любовь к маме противоестественна.

Она умолкла. В комнате опять воцарилась тишина. Шейн в очередной раз наполнил рюмку коньяком. Какая-то неосознанная мысль беспокоила его. Через минуту голос девушки зазвучал вновь, безжизненный, лишенный эмоций, словно кровавая драма вызывала у нее отвращение и только горькая необходимость заставляла ее снова и снова возвращаться к ней.

— В его книгах сплошь истории болезни людей с сексуальными отклонениями. Я даже не представляла… никогда не думала, что существуют подобные люди.

— Есть много и других вещей, о которых тебе лучше не знать.

— Но для меня все это было чрезвычайно важно. Особенно потому, что доктор Педикью ясно дал понять — я в этом отношении тоже не совсем нормальная. Я прочитала все его книжки, пыталась понять, прав он или нет.

Шейн громко стукнул кулаком по столу:

— Он сам ненормальный, Филлис, если дает тебе читать подобные книги. Ты слишком молода, у тебя чересчур богатое воображение. Знакомиться с нравами сексуальных подонков, извращенцев вредно для здоровья.

— Но мне это было необходимо! — исступленно крикнула она. Я должна была понять себя.

— И поняла?

— Не знаю. Иногда мне кажется, я испытываю те же ощущения, о которых говорится в книгах.

— Самовнушение, — брезгливо поморщился Шейн. — Ты была настоящей находкой для этого практика.

— А теперь я просто обязана знать. — Она наклонилась к нему. Ее голос был умоляющим. — Я не могу так дальше. Вы должны мне помочь. — Она схватила его за руки.

— Я? — Шейн нахмурился. — Какой же из меня доктор? Я не могу…

— Но вы мужчина. — В ее голосе звучали истерические нотки, — нормальный, здоровый мужчина. Вы можете сказать. Там написано: здоровый, без отклонений мужчина сразу определит, нормальная перед ним женщина или нет, и, если она такой же псих, как я, откажется иметь с ней дело. Если вы не можете… не будете… не чувствуете желания, скажите мне, и я буду знать. Тогда я покончу с собой.

Отодвинув кресло, Шейн поднялся на ноги. В запертом помещении было удушливо жарко. Он расстегнул воротничок пижамы и, подойдя к окну, приоткрыл его. В комнату ворвалась струя свежего воздуха. Несколько раз глубоко вздохнув, Шейн попытался взять себя в руки.

Потом он обернулся. Филлис стояла позади него, дрожа всем телом. Ее лицо покрывала смертельная бледность.

— Вы испытываете ко мне отвращение. Тогда мне понятно. Я…

— Не будь дурой, — грубо оборвал он. — Ты еще ребенок. Я не могу… Боже мой! Да я тебе в отцы гожусь.

— Мне девятнадцать. А вам тридцать пять, вы сами сказали. — Она сделала шаг навстречу ему, в ее глазах по-прежнему теплилась надежда.