Дей Кин - День рождения

Я впервые подходил к блоку смертников. Не нравилось мне все это. Не нравилась атмосфера. Не нравился запах. Даже солнце Флориды казалось другим через оконную решетку. Это, впрочем, не был сам блок смертников. Это был ряд из трех камер, примыкавших к блоку приговоренных к смерти.

Я переложил букет душистого горошка в левую руку. Моя правая рука была вся в поту. Я вытер ее о брюки. Надзиратель с толстым лицом пояснил:

– Мы не сажаем девиц в блок. Понимаете ли, там полно придурковатых скотов. Если такую красотку как Пел посадить с ними рядом, они с ума сойдут от того, что им не удастся влезть на нее. – Он подтолкнул меня локтем. – Вы понимаете, что я хочу сказать?

Я ответил, что понимаю.

Две первые камеры были пусты. Надзиратель открыл третью. Мантиновер лежала на спине, прикрыв рукой глаза. Ее серое арестантское платье, очевидно, село при стирке и теперь плотно облегало тело. Тугие груди готовы были порвать ткань. С первого взгляда казалось, что под платьем, на котором местами темнели пятна пота, ничего больше нет, кроме самого тела.

– Хороша, а? – шепнул надзиратель.

– Хороша.

– Эй, Пел, проснись, – сказал он.

Показалось, что слова, выпавшие из его рта, стали карабкаться на спящую женщину подобно похотливым тараканам.

– Тут кое-кто пришел поговорить с тобой от твоего адвоката.

Он взглянул на мой пропуск.

– Его зовут Джеймс А.Чартерс.

Пел Мантиновер села и тыльной стороной ладони откинула упавшие на глаза волосы. Платье при этом движении приподнялось и обнажилась часть бедра кремового цвета. Она заметила, что надзиратель уставился туда и предоставила ему возможность поглазеть.

Шесть месяцев тюрьмы укротили ее. Это уже не была та коричневая фурия, которая обливала грязью прокурора и доставила ему столько неприятностей. Она высказала все, что думала, в присутствии публики и судье с красным носом, и присяжным, которые слушали ее с поджатыми губами и со злым блеском в глазах. Их больше трогало то, что Пел призналась в нарушении седьмой заповеди, чем сами обстоятельства дела.

Это не пошло на пользу Пел. И на самом процессе, и потом меня больше всего бесило то, что мэтр Кендалл, считавшийся великим адвокатом, даже и не попытался объяснить суду причины столь бурного поведения своей подзащитной. Я прекрасно понимал, что должна была чувствовать Пел: именно это в подобных обстоятельствах должна была чувствовать любая другая женщина. Убивала она Джо Саммерса или не убивала, но ведь жила-то она с ним по любви. А главный адвокат уж слишком часто называл ее падшей девицей.

– Как вы себя чувствуете, Пел? – спросил я у нее.

Улыбка у нее получилась жалкой. Но ямочка была на месте.

– Не очень, мистер Чартерс.

Я прочел вопрос в ее больших черных глазах и отрицательно покачал головой.

– Плохие новости.

– Кассационная жалоба отклонена?

– Да. Мистер Кендалл сказал, что сделал все, что было в его силах, и теперь все зависит от губернатора.

К ней вернулась прежняя агрессивность.

– Но ведь я не убивала Джо. Эта падлюка соседка все врет. Она не могла слышать, как мы ругались. Когда я вошла в дом, Джо был уже мертв!

Что было ей сказать? Что я расстроен? Я ничего не мог для нее сделать. Я не был великим адвокатом. Я вообще не был адвокатом. Я был всего лишь подмастерьем адвоката. Старшим мальчиком на побегушках. Кендаллу стоило только пошевелить пальцем, и я уже был в пути.

Подите сюда. Подите туда. Постарайтесь раскопать свидетеля защиты по аварии на Четвертой улице. Отнесите это досье судье Харнею. Пойдите объявите Мантиновер, что она приговорена к смертной казни. Принесите мне сэндвич с ветчиной и, ради бога, не забудьте в этот раз про горчицу.

И все – за семьдесят два с половиной доллара в неделю в возрасте тридцати пяти лет. И будь доволен тем, что имеешь работу.

– Я знаю, что это жестоко, малышка. Это просто паршиво, – сказал я.

– Сколько времени мне осталось?

– Две недели. На вашем месте, Пел, я бы направил письмо губернатору не теряя ни минуты. Изложите ему вашу версию этой истории.

Глаза Пел потемнели. Она безнадежно покачала головой.

– Это ничего не даст.

Она расправила складки платья на груди.

– Я ведь нечестная женщина, правда? Я жила с мужчиной, которого любила, не имея на это разрешения, написанного на гербовой бумаге.

Она пожала плечами.

– Каждое утро я ходила в церковь, у меня никогда не было в жизни другого мужчины, но все это – не в счет. Я пела и танцевала в кабаре, значит я дурная женщина. А мистер Кендалл даже не попытался объяснить им, что это не так. Он взял мои деньги и, если хотите знать мое мнение, бросил меня на растерзание львам.