Крис Хендерсон: Зубочистка для людоеда

Стук в дверь меня не удивил. Как не удивило и появление особы, произведшей этот стук. Пресса одолевала меня с завидным упорством и постоянством. Салли Бреннер — воплощение женственно-делового стиля: кремовая юбка, не-е-ежно-нежно розовая блузка, кремовый жакет — вошла в кабинет. Вытирая лоб насквозь мокрым носовым платком — занятие бесплодное и бессмысленное, — я сказал:

— Боже, такая элегантность в такую жару!.. Я потрясен. — Потом спустил ноги с подоконника и указал ей на стул. — Прошу. Чем порадуете?

— Боже, — в тон мне отвечала она, — какая неслыханная учтивость. Ни одного бранного слова! Что случилось? Вы решили стать джентльменом?

— Нет, сегодня слишком душно и жарко, чтобы... Впрочем, если вы настаиваете...

— Нет, — засмеялась она, проведя рукой по волосам. — А насчет жары, вы даже и сами не знаете, до чего правы. Но будет еще жарче...

Чем-то мне эта многозначительная фраза не понравилась. Я подался вперед:

— Что вы имеете в виду? У вас предчувствие? Вы предполагаете? Или есть что-либо более основательное?

Сняв с плеча сумку, она достала из нее маленький кассетный плейер и поставила его передо мной на стол.

— Более, более. Более некуда. Включайте.

Я надавил кнопку. Вое вопросы — потом. Прежде всего голос Салли известил вселенную, что говорит автоответчик, что мисс Бреннер дома нет и просьба после гудка передать «мессидж». Звонков было много, но внимания заслуживал лишь один.

«Приветствую вас, Салли, — ровно и холодно донеслось из динамика. Голос был — один к одному из фильма ужасов. Интересно, долго ли Шеф вырабатывал такую безжизненную интонацию? — Нам надо поговорить. Я решил сдаться. Я устал. Я так устал... — сквозь бесстрастие пробилась молящая нота, взятая, кстати, почти верно. — В полицию... В полицию я идти не могу. Они не поймут и обойдутся со мной... грубо», — звучал холодный, ровный и при этом чуть хнычущий голос, окружавший Салли ледяным полем, которое вмиг прогнало прочь жаркую духоту.

Салли закурила, глубоко затянулась. Он просил ее прийти за ним. Он хотел, чтобы именно она сняла сюжет для своей программы. Потому что она всегда была к нему справедлива, так справедлива, словно знала, почему совершал он все то, что совершал. Все правильно.

— И вы купились? — спросил я.

Она выпустила дым через ноздри и, дунув, тотчас разогнала голубоватое облачко. Палец нажал на клавишу, и ровный, холодный голос смолк на полуслове.

— Не знаю, — она прикусила губу. — Кое-чему поверила. Наверно. Я думаю, он сам не во все верит.

— Вы считаете, он хочет сдаться?

— Да, — сказала она, и вряд ли за всю жизнь произносила она что-либо убежденней. — Сдаться. В глубине души он мечтает об этом.

— Ну, так что вас смущает? — спросил я, уловив сомнение в ее последних словах.

— Он хочет, чтобы и вы при этом были.

— Да я ему глотку зубами перерву.

Она окинула меня спокойным взглядом, спокойно-оценивающим — у женщин я его не переношу. Потом раздавила сигарету в пепельнице, побарабанила по ней пальцами и сказала:

— Не кажется ли вам, что для подобных деклараций сегодня слишком жарко?

— Может быть, может быть, — согласился я, потом полез в ящик стола и извлек оттуда последнюю по времени бутылку джина, Я купил ее еще до встречи с Фальконе, но уровень пока не переполз ниже этикетки. Я предложил Салли совместными усилиями исправить это упущение. Она приняла мое предложение.

— Льда нет, — предупредил я. — Не держим.

— Обойдусь. Вермут хорош сухой, а джин — мокрый.

Мы чокнулись. Уровень жидкости понизился, уровень взаимной приязни возрос. Мало что так способствует оживленной беседе, как общая опасность: пули, припасенные для нас Шефом, лежат рядышком. Салли вновь включила запись. Шеф сообщил, что мое обвинение открыло ему глаза на себя. Он раскаивается. Начать каяться он желает на крыше такого-то дома в Куинсе — сегодня вечером. Но — никаких полицейских. Если на месте встречи он заметит еще кого-нибудь, кроме нас двоих, то нам его не видать, он не покажется. Да, он знал, как поступать, если события развернутся не по его сценарию, и был так добр, что предупреждал нас об этом.

Мы отмотали назад и выпили еще, трезвея с каждым глотком. «Пожалуйста, обойдитесь без полиции. Приходите вдвоем. Я сдамся вам. Даю честное слово. Прошу вас, Салли, приведите мистера Хейджи. Все будет хорошо, я обещаю. Пожалуйста, Салли, сделайте это».

Отлично это было разыграно. И виноватость, и невинность, и льстивость — все в правильных пропорциях. Салли засмеялась. На этот раз я устремил на нее недоуменно-оценивающий взгляд. Должно быть, женщинам это нравится не больше, чем нам, и она принялась объяснять: