Роберт Харрис: Конклав

Государственный секретарь Святого престола Беллини замер у письменного стола спиной к собравшимся. Срок его полномочий истек в тот момент, когда было сломано кольцо рыбака [11], и его высокая аскетичная фигура, осанка которой всегда напоминала пирамидальный тополь, сегодня, казалось, переломилась вместе с кольцом.

– Мой дорогой Альдо, как это горько, – сказал Ломели.

Он увидел, что секретарь рассматривает дорожный комплект шахмат – святой отец неизменно носил его с собою в портфеле. Беллини длинным пальцем гладил маленькие белые и красные пластмассовые фигурки. Они затейливо расположились в центре доски, сойдясь в некоем замысловатом сражении, которое теперь уже никогда не разрешится победой.

– Как вы считаете, будет кто-нибудь возражать, если я возьму их себе на память? – рассеянно спросил Беллини.

– Уверен, что никто.

– Мы с ним довольно часто играли в конце дня. Он говорил, шахматы позволяют ему расслабиться.

– И кто выигрывал?

– Он. Всегда.

– Возьмите их, – настоятельно произнес Ломели. – Он любил вас, как никого другого. Он бы хотел, чтобы они были у вас. Возьмите.

– Полагаю, нужно дождаться разрешения. – Беллини огляделся. – Но похоже, наш усердный камерленго собирается опечатать покои.

Он кивнул в ту сторону, где Трамбле и его помощники-священники стояли вокруг кофейного столика, раскладывая все, что требовалось для опечатывания двери, – красные ленточки, воск, клейкую ленту.

Неожиданно глаза Беллини наполнились слезами. У него была репутация холодного, замкнутого и бесчувственного интеллектуала. Ломели ни разу не видел какого-либо проявления эмоций с его стороны. Эти слезы потрясли его.

Он прикоснулся пальцами к руке Беллини и сочувственно сказал:

– Вы не знаете, как это случилось?

– Говорят, инфаркт.

– А я-то считал, что у него сердце, как у быка.

– Откровенно говоря, не совсем так. Уже были сигналы.

Ломели удивленно моргнул:

– А я ничего не знал.

– Понимаете, он не хотел, чтобы об этом знали. Говорил, что, как только это станет известно, все начнут шептаться о его предстоящей отставке.

«Все». Беллини не нужно было расшифровывать это «все». Он имел в виду курию. Во второй раз за эту ночь Ломели почувствовал себя косвенно оскорбленным. Не поэтому ли он ничего не знал о давнем сердечном недомогании папы? Неужели его святейшество считал его не только управляющим, но и одним из «всех»?

– Я думаю, нам нужно очень тщательно подбирать слова, когда придется сообщать о его смерти прессе, – сказал Ломели. – Вы лучше меня знаете, что они собой представляют. Они захотят узнать его историю болезни, будут спрашивать, какие меры мы принимали. А если выяснится, что мы замалчивали проблему и бездействовали, они захотят узнать почему.

Теперь, когда первоначальное потрясение стало проходить, он начал представлять себе, сколько насущных вопросов задаст мир, требуя на них ответы, да и сам он хотел знать эти ответы.

– Скажите, в момент смерти находился ли кто-нибудь с его святейшеством? Получил ли он отпущение грехов?

– Нет, – покачал головой Беллини, – боюсь, что, когда к нему вошли, он уже был мертв.

– А кто к нему вошел? Когда? – спросил Ломели и подозвал архиепископа Возняка: – Януш, знаю, вам это тяжело, но нам нужно приготовить подробное заявление. Кто нашел тело его святейшества?

– Я, ваше высокопреосвященство.

– Слава богу, это уже что-то.

Из всех членов Папского дома Возняк был ближе других к папе. То, что он первым оказался у тела, уже утешение. Кроме того, с точки зрения пиара лучше, что он, чем агент охраны или какая-нибудь монахиня.

– И что вы сделали?

– Вызвал врача его святейшества.

– Как быстро он появился?

– Сразу же, ваше высокопреосвященство. Он всегда ночевал в соседней комнате.

– И ничего сделать уже было нельзя?

– Ничего. У нас имелось все оборудование, необходимое для реанимации. Но было слишком поздно.

Ломели задумался.

– Вы обнаружили его в постели?

– Да. Выражение лица совершенно умиротворенное, почти как сейчас. Я подумал, он спит.

– И когда это случилось?

– Около половины двенадцатого, ваше высокопреосвященство.

– Около половины двенадцатого?

Значит, более двух с половиной часов назад. Удивление Ломели, вероятно, отразилось на его лице, потому что Возняк быстро сказал:

– Я бы позвонил вам раньше, но кардинал Трамбле взял бразды правления в свои руки.

Трамбле повернулся, услышав свое имя. Комната была такая маленькая, и стоял он в нескольких шагах от них, а через мгновение подошел. Несмотря на поздний час, выглядел он свежим и красивым, его густые седые волосы были аккуратно причесаны, тело в тонусе, движения легкие. Он напоминал бывшего спортсмена, который успешно перешел в телевизионные спортивные комментаторы. Ломели помнил, что в юности Трамбле играл в хоккей.