Джеймс Чейз - Кое-что по случаю

– Отлично, я тоже жажду поговорить с ним.

– Он провел очень много времени с Гастингсом в больнице и страшно расстроен.

– Понятно. Я приеду через полчаса.

– Галерея сейчас заперта, но если вы позвоните в ночной звонок, то кто-нибудь из нас вас впустит.

– Отлично, Люси… – он умолк.

– Что-нибудь не так, Гарри?

– Нет, нет, все в порядке… Я буду через полчаса.

Когда он вышел из больницы и знаком руки подозвал такси, было уже темно. Он забился в угол машины, широко расставив ноги, и закрыл глаза. Вспомнился голос Люси: теплый, мягкий, обещающий – и он покачал головой. Он не мог на нее сердиться, даже теперь. Возможно, она верила, что отец был у Гастингса в больнице. Может быть, отец так ей и сказал, а она, хорошая и доверчивая дочь, верила ему. С другой стороны, степень ее неосведомленности была тоже под вопросом.

С самого начала она была связана с этим, с появления в баре, когда Плейер нанес ему удар и сбил на пол.

Если Бостон не был в госпитале – а он не сомневается, что Гастингс сказал правду, – то где же он тогда был? Кэлворт улыбнулся: может быть, старый волокита имеет где-нибудь на стороне любовницу и скрывает это от дочери.

Важно то, что в госпитале он не был и соврал… Соврал или Люси, или ему через Люси.

Единственная причина, по которой он не пошел в госпиталь, могла заключаться в том, что в этом для него не было необходимости. Он и так знал все, что случилось с Ван дер Боглем и позднее с Гастингсом. А значит, они с Родом вместе увязли во всем этом, да и к тому же связаны с Плейером.

Такси остановилось у полицейского управления, запущенные стены которого освещались зелеными фонарями. Расплатившись с шофером, он вошел внутрь.

Не поднимаясь из-за стола, сержант в очках посмотрел на него со смесью скуки и подозрительности, которые у полицейских города превратились как бы в дополнительные аксессуары к униформе.

– Я хотел бы поговорить с инспектором Фрэдом Ходжем.

– Его сейчас нет.

– Он что, вышел по делу?

– А вы, собственно, с чем пришли?

– По личному делу.

Сержант окинул его недовольным взглядом.

– Он должен вернуться через полчаса.

– Через полчаса? – переспросил Кэлворт. – А может быть, раньше, вы не знаете?

Сержант проигнорировал вопрос и, взяв ручку, принялся писать.

– Я бы хотел оставить для него записку, сержант.

Сержант взял со стола блокнот и, пододвинув его к Кэлворту, проворчал:

– Личные дела… Записки… Это ведь полицейское управление, а не почтовое отделение.

Положив блокнот на колени, Кэлворт устроился на стуле.

Четкими, крупными печатными буквами он написал адрес и номер телефона «Бостон гэлери». Затем прописью добавил: «Иду на важную встречу. Позвоните по указанному номеру, как только прочтете записку. Думаю, что это вас заинтересует. Не откладывайте – дело срочное и может оказаться для меня роковым!»

Он достал из кармана пиджака конверт с распиской и вложил в него рядом с ней только что написанную записку. Заклеив конверт, он надписал на нем имя Ходжа.

– Будьте любезны, передайте это Ходжу, как только он вернется, – сказал Кэлворт сержанту.

– Оставьте на столе, – ответил коп.

– Мне бы хотелось, чтобы он прочитал это сразу по возвращении. Это крайне важно.

– Ах, вы, кроме всего, еще и приказываете?

Кэлворт ничего не ответил и, положив конверт на стол, вышел.

Сначала он хотел остановить такси, но передумал. Он быстро пошел по улице и завернул в переулок.

У слабо освещенного входа в сапожную мастерскую он достал из кармана пистолет Бэнни Фэриса, вынул из него обойму и, осмотрев ее, вставил обратно. Он положил его назад, в один из карманов пальто.

Стоя на тротуаре и поджидая такси, он стал напевать мелодию из «Синего часа» – мелодию своей молодости.

Кэлворт подошел к входу в галерею и позвонил.

Внутри помещения раздался звонок. Гарри Кэлворт прислушался к его мелодичному звуку, подождал минуту и позвонил опять. В ответ, как по команде, дверь отворилась, и перед ним в тусклом свете, льющемся откуда-то изнутри, стояла Люси. В простом сером платье, заколотом тяжелой серебряной булавкой у шеи.

Он вошел, и она закрыла за ним дверь.

Свет, видимо, шел из дальнего салона в конце галереи, потому что в вестибюле и в длинном коридоре, увешанном картинами, не горела ни одна люстра.

Здесь же, у двери, как в едва брезжущем рассвете, лицо Люси, различимое лишь частично, мягко растворялось в рассеянных бликах теней.