Харлан Кобен - Подкрутка

– Вы слышали, что много лет назад я проиграл чемпионат?

– Да. В тот раз произошло нечто похожее? – уточнил Майрон.

– Видимо, – медленно проговорил Колдрен. – Дело в том, что за этим может стоять кто-то другой. Не обязательно Чэд.

– Вероятно, – согласился Майрон.

Он не стал упоминать, что почти отбросил данную версию, выяснив, что Чэд исчез раньше, чем Колдрен захватил лидерство в турнире.

– Баки что-то говорил о банковской карточке, – сказал Джек.

– Ваш сын получил с нее деньги прошлой ночью. На Портер-стрит.

– На Портер-стрит? – воскликнул он.

– Да. «Первый филадельфийский банк» на Портер-стрит в южной Филадельфии.

Молчание.

– Вам знакома эта часть города?

– Нет.

Он взглянул на Дайану Хоффман, застывшую как статуя. Руки скрещены на груди. Ноги, широко расставлены. Пепел уже упал на землю.

– Вы уверены?

– Разумеется.

– Я был там сегодня, – сообщил Майрон.

Выражение лица не изменилось.

– Что-нибудь нашли?

– Нет.

Джек Колдрен махнул рукой на клюшки:

– Не против, если я сделаю несколько свингов, пока мы беседуем?

– Нисколько.

Он натянул перчатку.

– Как по-вашему, мне надо завтра играть?

– Сами решайте, – ответил Майрон. – Похититель хочет, чтобы вы вели себя естественно. Если не выйдете на игру, это вызовет подозрения.

Колдрен наклонился и поднял мяч с площадки.

– Можно вас кое о чем спросить, Майрон?

– Да.

– Когда вы играли в баскетбол, насколько для вас было важно выиграть?

Странный вопрос.

– Очень важно.

Джек кивнул, словно ожидал такого ответа.

– Вы выиграли чемпионат в молодежной лиге?

– Да.

Колдрен покачал головой:

– Хороший результат.

Майрон не ответил.

Джек взял клюшку и стиснул пальцы вокруг рукоятки. Подошел к мячу. Сжался и распрямился как пружина. Майрон проследил за полетом мяча. Минуту все молчали. Смотрели вдаль и наблюдали, как на алом горизонте догорает солнце.

Когда Колдрен наконец заговорил, голос прозвучал сдавленно:

– Хотите услышать нечто ужасное?

Майрон приблизился к нему. У Джека в глазах блестели слезы.

– Я намерен выиграть этот чертов турнир, – пробормотал Колдрен.

Он взглянул на Майрона. В его лице было столько боли, что Болитару почти захотелось обнять его. Ему показалось, что он видит в его глазах все прошлое этого человека, все страдания долгих лет, мучительные сожаления о неудаче, надежды на искупление и страх перед тем, что отнимают последний шанс.

– Кто может думать о победе в такое время? – с горечью промолвил Колдрен.

Майрон не знал ответа. Или боялся, что знает его очень хорошо.

Гольф-клуб «Мэрион» представлял собой перестроенную ферму, простое белое здание с черными ставнями. Единственным цветным пятном во всем строении был зеленый тент, затенявший его знаменитую веранду, да и тот почти терялся на фоне окружавшей дом травы. Конечно, столь прославленный гольф-клуб мог выглядеть куда более эффектно и солидно, однако в этой простоте ощущалось своеобразное величие: «Мы – „Мэрион“. Нам не нужно большего».

Майрон прошел мимо спортивного магазина. На железной стойке в ряд стояли сумки для гольфа. Дверь в раздевалку находилась справа. Медная табличка на стене уведомляла, что «Мэрион» является архитектурным памятником. Рядом висел стенд с гандикапами [11] Рейтинг мастерства игрока, считается относительно «пара» поля, то есть стандартного числа ударов, за которое игрок должен проходить все поле. членов клуба. Майрон просмотрел несколько фамилий и остановился на Уине. Гандикап «три». Чертовски хорошо. Майрон плохо разбирался в гольфе, но знал, что это очень хорошо.

На просторной веранде с каменным полом размещалось два десятка столов. Легендарный бар не просто выходил на игровое поле – он буквально нависал над ним. Члены клуба наблюдали отсюда за игроками на стартовой площадке, точно сенаторы, восседающие в Колизее. От их проницательных взглядов не ускользала ни малейшая оплошность, и не важно, кто держал в руках клюшку – влиятельный бизнесмен или могущественный политик. Даже профессиональные спортсмены не могли рассчитывать на поблажку – бар был открыт и во время чемпионата. Джеку Никлосу, Арнольду Палмеру, Бену Хогану, Бобби Джонсу и Сэму Спиду приходилось приноравливаться к звону тарелок, звяканью бокалов и грохоту серебряной посуды, доносившимся с открытой веранды, нарушая стоявшую на поле почтительную тишину или смешиваясь с одобрительными возгласами зрителей.