Дэн Кавана - Насчет папайи

— А кто это делает?

— Что — это?

— Ну, кто обыскивает этих, несушек?

— Залезает к ним в задницу? Нет, это не принято. Приходится ждать, пока все само выйдет. Иначе это будет как бы действие оскорбительного характера. Мы можем производить нательный досмотр, но зондировать уже нельзя. Не зондируй, и да не зондируем будешь, — на этот раз Уиллет позволил себе улыбнуться.

— И что вы делаете?

— Посылаем их в особый туалет для несушек.

— ?

— Это такая комната для тех, про кого мы думаем, что у них есть наркотик. Кровать, пара стульев и на возвышении унитаз, вроде трона. Красивенький такой унитаз. Внутри — полиэтиленовая подкладка, ну, как мешок для мусора, который засовывают в ведро. То есть, ничего не скрываем, показываем, чего от них хотим, и унитаз на самом видном месте. А потом мы просто садимся и ждем. Если они хотят доказать, что мы ошибаемся, вот, пожалуйста, что может быть проще. Повоняет малость, но зато как эффективно.

— И сколько вам приходится ждать?

— Иногда несколько дней. При этом с них нельзя спускать глаз, ни на минуту. Стоит отвернуться, и знаешь, что они делают? — Даффи не знал. — Они срут и тут же проглатывают это снова.

Даффи сглотнул, и с омерзением уставился на свой эклер.

— Они глотают это ?

— Либо так, либо семь лет тюрьмы. Думаю, тут любой проглотит.

Даффи согласился, но в детали предпочел не вдаваться.

— Это, наверное, очень нудно — ждать.

— Да, конечно. Если б мы были в каком-нибудь Гонконге, мы бы просто подсыпали им в кофе быстродействующее слабительное, и на тебе пожалуйста. Но здесь у нас это опять же будет считаться оскорблением личности, так что приходится просто сидеть и ждать, и мы ждем столько, сколько нужно. А когда они, наконец, понимают, что так просто уйти им не дадут, то остается натянуть резиновые перчатки, насадить на нос прищепку — и думай о Родине.

— А мне в кофе ничего не подсыпали?

— Ладно, скажу: там новейший препарат, нейтрализующий чувство страха. Я хочу, чтобы вы доставили в Багдад несколько блоков фруктовой жвачки, — Уиллет ухмыльнулся. Его привлекала перспектива доесть за Даффи шоколадный эклер. — Да, просто на случай, если вам интересно: рекорд несушки — пятьдесят пять. Это, конечно, если и спереди, и сзади. А рекорд «глотателей» — 150. В «Книге рекордов Гиннеса» вы этого не найдете.

Даффи ухмыльнулся в ответ. Уиллет был старым симпатягой — не таким, впрочем, и старым — за пятьдесят. С тех пор, как они познакомились, волосы у него поредели, но он по-прежнему был все такой же коренастый, словоохотливый старый хрен. У него было лицо любимого дядюшки вашего лучшего друга. Возможно, поэтому он так преуспел в качестве таможенника. Немногие станут врать любимому дядюшке лучшего друга, а те, кто все же станет, почувствуют такую вину, что все равно себя выдадут. Когда они только познакомились, Уиллет уже был старшим таможенником, и хотя его стаж к тому времени был достаточно велик, он с умилением рассказывал о своем пребывании на ответственном посту вперед-, а точнее сказать — в зад смотрящего.

Они встретились за чашечкой кофе в «Яблоневом буфете» Первого терминала. За спиной Даффи возвышалось служившее оправданием названию пятиметровое искусственное дерево, увешанное красными и зелеными шарами. Над его головой время от времени принималось трещать главное табло прилета и вылета, выдавая сведения о послеобеденных рейсах; та же самая информация высвечивалась на размещенных там и сям телевизионных мониторах. Каждые тридцать секунд как гром среди ясного неба раздавался «последний призыв» диктора пройти на посадку, и на столиках оставались десятки недопитых стаканов чая. Для слуха Даффи эти слова звучали как memento mori. [2] Помни о смерти (лат.) (напоминание о том, что ты смертен). Он мог поспорить, что среди вышедших на пенсию пилотов были такие, кто назвал свое бунгало Последним Призывом.

Только присутствие Уиллета удерживало Даффи от того, чтобы предаться средней тяжести паранойе. Он ненавидел аэропорты… Он ненавидел и самолеты тоже. Все это, без сомнения, потому, что он ненавидел Заграницу. Иностранцев он, правда, не ненавидел — не больше, чем многих других людей, не иностранцев, — но он ненавидел место, откуда они приезжали. Сам Даффи, понятное дело, за границей никогда не был, но ему и не надо было туда ездить, чтобы знать, что там полно психопатов. И поэтому он ненавидел все, что напоминало ему об ужасающей возможности поездки за границу. Увидев в небе самолет, он втягивал голову в плечи, мирно едущий по Кромвель-роуд автобус Британских Авиалиний наполнял его тревогой. Даже простая встреча со стюардессой внушала ему смутное опасение, что она может его похитить, и он проснется связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту в грузовом отсеке нацелившегося носом в землю ДС-10. Вот в чем была главная опасность самолетов: они падали, они причиняли смерть. Если бы Даффи был король, он повелел бы написать на всех фюзеляжах: «Правительство предупреждает: самолеты опасны для вашего здоровья».