Эд Макбейн - Белоснежка и Аллороза

В Калузе пятьдесят тысяч жителей, треть из них — негры, совсем небольшой процент — кубинцы. Они прибывают сюда с западного побережья, из Майами. Был даже ресторан на Мэйн-стрит, который назывался «Кубинец Майк». Там готовили лучшие сандвичи в городе. Но он закрылся в августе прошлого года: кто-то подложил в него зажигательную бомбу. Белые обвиняли черных, черные обвиняли «красношеих», [5] «Красношеие» — обидное прозвище сельских жителей — с «красной», загорелой от работы шеей; неотесанная деревенщина, провинциалы. а горсточка кубинцев держала рот на замке, опасаясь, как бы огненные кресты не появились однажды ночью на их лужайках. В один прекрасный день в Калузе разразился расовый конфликт, он назревал давно. У нас почти каждый делает вид, что на дворе все еще 1844 год. Мой партнер Фрэнк и я, по-видимому, единственные люди во всей Калузе, кто замечает, что на выступлениях Хелен Готтлиб в зале, рассчитанном на две тысячи мест, — всего полдюжины черных зрителей.

Телефон опять зазвонил.

— Хэлло?

— Папа?

Снова Джоанна.

— То, что мама сказала об инфильтрации, — она говорила о неграх. В школу приняли двух черных ребятишек.

— Какой ужас, — сказал я. Моя бывшая жена, родом из Чикаго, штат Иллинойс, превращается в агрессивную местную провинциалку. — Так ты предупреди маму, чтоб она позвонила мне, как только придет домой.

— Да, папа.

— И не волнуйся.

— Не буду.

— Люблю тебя, дорогая.

— Я тоже. — Трубка умолкла.

Мой партнер Фрэнк говорит, что женщины умеют управлять мною.

Я отправился в гостиную, включил свет, смешал очень крепкий сухой мартини и захватил его с собой в ванную. Я сделал два больших глотка, прежде чем встать под душ, и осушил стакан, когда выключил воду. Обернув мокрое полотенце вокруг бедер, я смешивал себе еще одну порцию мартини, когда позвонили в дверь. Я взглянул на часы. Восьмой час. Это Терри Белмонт.

— Одну секунду, — сказал я.

Я подошел к двери и открыл ее.

— О Боже! — удивилась Терри.

— Я только что принял душ, — объяснил я. — Сейчас оденусь. Вот бар…

— Не беспокойтесь из-за меня, — сказала Терри.

— Дайте мне одну минуту, — попросил я. — Бар справа, угощайтесь.

— Куда мне положить это?

У нее в руках были пакеты.

— Кухня там. — Показал я. — Я сейчас вернусь.

— Я тоже приняла душ, — сообщила Терри и улыбнулась.

Я пошел в спальню, надел чистое нижнее белье, белые парусиновые брюки, голубую рубашку, сшитую на заказ в Мехико за три доллара, мокасины. В ванной я причесался и снова оглядел себя в зеркале. Кинозвездой я не стал. Когда я вернулся в гостиную, Терри стояла возле бара.

— Что такое «Столичная»? — спросила она.

— Водка. Русская водка.

— Ах да. Это же написано на бутылке.

— Хотите глоток?

— Нет. Я не люблю водку.

— Тогда что вам предложить?

— А что вы сами пьете?

— Мартини.

— Звучит неплохо, — сказала она.

Я отправился на кухню смешивать мартини.

— Крикните, когда проголодаетесь, — сказала Терри. — Все, что требуется, — это подогреть цыплят.

— О’кей. Что вы предпочитаете к коктейлю — маслину или лук?

— А вы что кладете?

— Смесь.

— Мне то же самое.

Я отрезал кусочек лимонной корки, потер ее о край стакана и бросил в коктейль. Протянул стакан Терри.

— Спасибо, — сказала она. — Салют!

— Салют!

Мы выпили.

— Хорошо, — вздохнула Терри. — Я обычно не пью мартини, потому что крепкие коктейли заставляют меня делать смешные вещи. Но кому какое дело, черт возьми! — Она сделала еще глоток. — Это на самом деле вкусно. Вы умеете смешивать мартини.

— Спасибо.

— Так вы удивились, когда я позвонила?

— Да.

— Я не признаю никаких церемоний. Но, Господи, конечно же, я боялась, что к телефону подойдет женщина. Я все продумала. Я бы сказала, что ошиблась, попала не туда, что-нибудь такое. Вам следовало бы заметить, что на мне серое платье.

— Я заметил.

— Помните, я говорила вам утром, что серый цвет…

— Я помню.

— Это — одно из моих любимых платьев, — призналась Терри, — хотя моя мать считает его слишком узким. Моя мать ставит себя в глупое положение, когда объясняет мне, как я должна одеваться. Можно подумать, мне все еще десять лет. Я говорила вам, сколько мне лет?

— Да.

— Двадцать семь. Правильно?

— Правильно.

— А вам тридцать восемь, так?

— Так.

— Одиннадцать лет, — протянула она.

— Ага.

— Разница в годах между нами.

— Так точно.

— Я раздобыла это платье в Люси Серкл, в магазине. Он называется «Китти Корнер». Вы знаете его?