Слова принадлежали человеку, поступившему в госпиталь из Kommando с травмой руки; маленького роста, с лицом типичного уголовника, он не мог произнести ни слова без того, чтобы не скривить рот.
– А, Бебер! Как дела?– спросил я.
– Могли бы быть лучше,– проворчал он, показывая повязку.– Теперь у меня всего только два пальца, хотя я вполне мог бы оставить им и всю кисть. Так-то…
Да, этому парню явно не суждено было умереть от меланхолии. Он осклабился, приправляя свою ухмылку очередной гримасой, на сей раз воистину неподражаемой.
– … Будем надеяться, что теперь досрочное освобождение у меня в кармане… и мне не придется, как этому помешанному, строить из себя идиота…
И действительно, спустя несколько дней он был освобожден от воинской повинности и вместе со мной доставлен во Францию декабрьским санитарным поездом, загруженным 1200 больными, среди которых должен был бы числиться и обеспамятевший, если бы за десять дней до нашего отъезда из лагеря не унес свой секрет в могилу, вырытую неподалеку от сосновой рощи в песчаных ландах, продуваемых морским бризом.
В тот вечер… я отсутствовал. Вместе с тремя санитарами я был послан по делам службы за больными К. G. F., работавшими в отдаленной бригаде Kommando… Вернувшись, я узнал, что № 60202 внезапно слег в жестокой лихорадке. Дорсьер, Дезиль и другие врачи признали, что не смогли вовремя диагностировать недуг.
Неделю он находился между жизнью и смертью, а в пятницу, когда ветер ревел в проводах и злой дождь мрачно барабанил по цинковым крышам бараков, внезапно, если так можно выразиться, преставился.
Я дежурил в палате. Было тихо, если не считать шабаша за окном. Больные дремали.
– Бюрма,– взволнованно и вместе с тем торжественно позвал он.
Я вздрогнул, почувствовав, что это имя произнесено тем, кто стал наконец понимать, что говорит. В нарушение распорядка я включил полный свет и подбежал к нему. Глаза обеспамятевшего излучали сознание, которого раньше я никогда в них не наблюдал. Задыхаясь, он проговорил:
– Передайте Элен… улица Вокзальная, 120…
Голова его упала на тюфяк, лоб покрылся испариной, зубы стучали, бескровное лицо было белее простыни.
– Париж? – спросил я.
При этом вопросе его взгляд исполнился большей живости. Он молча кивнул. И вскоре скончался.
Я стоял в задумчивости. И вдруг почувствовал рядом с собой Бебера. Он находился здесь с самого начала… но все случилось так неожиданно.
– Бедняга,– всхлипнул уголовник.– А ведь я принимал его за симулянта.
И тут произошло нечто странное. Глупая сентиментальность бандита отрезвила меня. Я вдруг перестал быть Kriegsgefangen, повязанным колючей проволокой, которая парализовывала остатки моей индивидуальности, но вновь почувствовал себя Нестором Бюрма, директором агентства «Фиат люкс», Динамитом Бюрма.
Радуясь возможности влезть в старую шкуру, я приступил к делу. Извлек из пустого стола майора чернильный тампон, подошел к покойнику и тщательно снял с него отпечатки пальцев на глазах у изумленного Бебера.
А ты – мразь,– презрительно сплюнул он.– Грязный сыщик.
Я усмехнулся и ничего не сказал. Погасил свет. И, вслушиваясь в шум дождя, предался грезам, размышляя о том, что было бы нелишне попросить у священника, выполнявшего такого рода поручения, фотографию этого таинственного больного, с тем чтобы приобщить ее к досье.
Глава I
Смерть Боба Коломера
Голубоватый ночник озарял рассеянным светом дремлющих К.G.F.
Раскачиваясь и подергиваясь, с темными шторами, опущенными на окнах в целях светомаскировки, ослепший поезд с грохотом летел в ночи сквозь спящие города и деревни, пробуждая эхо железнодорожных мостов, рассыпая из паровозной трубы искры на ватной белизны балласт.
С полудня, времени отправления нашего поезда из Констанцы, мы мчались по заснеженной Швейцарии.
Купе вагона первого класса я делил с пятью другими репатриантами. Четверо пытались спать, свесив голову на грудь, раскачиваясь в такт вагону. Пятый, мой визави, рыжеволосый парень по имени Эдуард, молча курил.
На откидном столике в окружении хлебных горбушек – остатков многочисленных трапез, отмечавших пункты нашего маршрута,– примостились две пачки табака, из которых я черпал рассеянной рукой небольшие порции.
Бодрым аллюром поезд приближался к Нешатель, последней станции перед границей.
Военный марш, грянувший, казалось, прямо в нашем купе, вывел меня из оцепенения. Четверо моих спутников толпились у окна в коридоре. Эдуард зевал. Поезд сбавил ход и медленно шел вдоль перрона. Было много дыма, паpa, шипения и крика. Резкий толчок почти разбудил меня. Я сделал попытку подняться: второй толчок, бросив меня на рыжеволосого, которому я нанес элегантный удар головой, окончательно вернул меня к действительности. Поезд стоял.
Читать дальше