Якоб Арджуни - Кисмет

Насмеявшись, она ответила:

— Мы смотрим фильмы.

— И что это за фильмы?

— Кассеты моей матери, недотепа.

Недотепа. Ясно. Это, наверно, тоже из порнофильма? Типа «трахни меня, недотепа»?

Обрадовавшись смене темы, я показал ложкой в другой конец комнаты:

— Вон там видак.

Интересно, если бы я учил немецкий по порнофильмам? Наверное, тогда я был бы среди лучших учеников. Как много я упустил в своем образовании! Чем черт не шутит, может быть, с такими познаниями уже давно сидел бы где-нибудь в ООН.

Нагрузившись кипой видеокассет, доходившей ей до подбородка, Лейла вернулась из спальни. В руках у нее было не меньше пятнадцати кассет. Не обращая на меня внимания, она устроилась перед видеомагнитофоном.

— Слушай, если ты собираешься смотреть все эти кассеты, я успею написать диссертацию.

— Диссертацию?

— Ну да, посвященную охотницам за спермой. Нам до завтрашнего вечера не просмотреть все эти кассеты.

— Я поставлю самые клевые, о’кей?

— Поставь кассету, где твоя мать лучше всего выглядит. И вообще, что это за кассеты?

— День рождения, свадьба, каникулы, мой первый день в школе и все такое прочее. Бабушка, дедушка, мать в саду, отец едет на велосипеде… с одним колесом. Или просто погода. Мы часто выезжаем за город. Свадьба тоже была за городом. Начну со свадьбы, о’кей?

— А почему со свадьбы?

— Потому что там много моей матери. И вообще мне нравится эта кассета.

— Как, кстати, зовут твою мать?

— Сташа.

Первые десять минут на экране мелькали только машины и накрытые столы. На пленку снималось, как выходит из машины каждый прибывший гость. Было много гостей и много накрытых столов, подробных панорамных кадров: дома из булыжника, оливковые деревья, дикие луга. Потом появилась картина крестьянского двора, где происходила свадьба, внутренний дворик с очагом, у которого трое мужчин, все время заглядывающих в камеру и чокающихся бутылками, крутили на вертеле пять бараньих туш. Лейла сосредоточенно смотрела на экран, устроившись на полу с пультом в руках, чтобы в любую минуту перемотать пленку назад, подробно комментируя и называя имена действующих лиц. При некоторых кадрах она заливалась смехом, при других — поджимала губы, а увидев мелькнувших пару раз щенков, начала их подзывать.

— Вон, гляди! — Она показала на вишневое дерево. — Это дерево посадили, когда я родилась. Сейчас оно большое, как дом.

— Хм.

Конечно, трогательно было смотреть, как Лейла сопереживала событиям, запечатленным на пленке. Но водка давала о себе знать, и вишню я воспринимал просто как вишню, к тому же и оператор, снимавший этот фильм, тоже явно крепко принял на грудь или воображал себя выдающимся кинематографистом. Во всяком случае, сцена с вишней длилась невыносимо долго — я успел выкурить полсигареты.

— А кто снимал все это?

— Друг моего отца. Но не самый близкий. Обычно отец сам все снимает. Он первый купил камеру. Он многое умеет. Фотографирует, рисует, делает лампы и…

— И ездит на велосипеде с одним колесом.

— Да, это тоже. Мой отец сумасшедший.

После вишневого дерева дело наконец пошло поживее. Подъехала украшенная цветами машина, из которой под аплодисменты гостей вышли новобрачные, а небольшая группа музыкантов исполнила что-то среднее между народной песней и военным маршем. Потом дверца машины открылась и из темноты показались голые ноги, а вот и сама невеста — худенькая, черноволосая, с очень светлыми глазами и с таким выражением лица, будто она попала не туда — ну прямо как из фильма «Рождество у свекрови». Перед тем как выйти из машины, она еще раз метнулась внутрь салона, голова ее двигалась резкими рывками. Затем она выпрямилась, что-то вытерла на плече и, улыбаясь, окинула всех собравшихся таким взглядом, словно ей только что сообщили, что большинство гостей женского пола состоят с ее суженым в интимных отношениях, или кто-то украл у нее свадебное платье: на ней был всего-навсего короткий белый халатик, белые сандалии и жемчужное ожерелье.

На некоторое время воцарилась полная тишина, даже музыканты перестали играть. Наконец к матери Лейлы все же кто-то подошел, обнял и поцеловал ее, а затем пошли сплошные затылки, объятия с половиной собравшихся во внутреннем дворике. Чем дальше продолжались приветствия, тем больше очарования излучала мать Лейлы, и тем меньше в ней оставалось застенчивости.

Примерно после пятнадцатого затылка оператор изменил точку съемки и крупным планом показал ее лицо: более тонкое, хрупкое, но одновременно и более жесткое, чем у ее дочери. Тонкая кожа цвета карамели, тонкая кость и светло-зеленые, почти прозрачные глаза. С другой стороны, на лице чувствовалось скорое приближение морщин, и отнюдь не от частой улыбки. Очевидно, что эта женщина знала, чего она не хочет, но то, чего хочет, получает нечасто. Насколько можно было судить по видеофильму, единственное, в чем мать и дочь имели стопроцентное сходство, был рот. Ее губы двигались в кадре, она улыбалась, сердечно осыпая поцелуями все подставлявшиеся ей щеки.