Вячеслав Сухнев - В Москве полночь

— Вы можете назвать конкретные имена? — перебил корреспондент.

— Могу, — вздохнул Лопатин.

— Не раскаиваетесь, товарищ полковник, в том, что сделали?

— Нисколько, — сказал Лопатин и развел руками. — А что оставалось еще? Спасибо вам, спасибо всем на телевидении, кто не испугался… По крайней мере, теперь на меня труднее будет навешать собак. Народ сам разберется.

На экране появился просторный и голый кабинет заместителя министра обороны. Все тот же корреспондент напористо спросил:

— Полковник Лопатин уже арестован, или это только слухи?

— Об этом говорить рано, — угрюмо сказал замминистра. — Служебное расследование начато. Да… Перед законом мы все равны.

— А те высокопоставленные жулики, о которых говорил полковник?

— Я не исключаю… что в нашей среде есть… нечестные люди, — сказал заместитель министра. — И, вполне возможно, какими-то действиями они подтолкнули командира дивизии… к поспешным решениям. Вполне возможно, повторяю.

Одутловатое лицо с добродушной улыбкой и равнодушными глазами исчезло с экрана. Корреспондент, «работавший» до этого в кадре только затылком, повернулся к зрителям:

— Наша программа берет под постоянный контроль дело полковника Лопатина. Не часто, согласитесь, уважаемые телезрители, мы встречаем сегодня армейских командиров, которые пытаются, даже ценой своей карьеры, спасти от гибели наших ребят! Тех самых ребят, которые оказались заложниками политических игрищ, которые гибнут в горячих точках на горе российским матерям!

Седлецкий выключил телевизор — не любил патетики. И знал, о чем шла речь в пропущенном начале сюжета: Лопатин сдержал слово и самовольно вывел дивизию из Шаоны. Самое малое, что его ожидает, — разжалование и увольнение из армии.

Снова затрезвонил телефон.

— Вы посмотрели телевизор, господин Седлецкий? — спросили в трубке. — У нас есть материалы и фотодокументы, раскрывающие вашу роль в подавлении партизанского движения в Шаоне. Кроме того, мы располагаем снимками, где вы изображены вместе с полковником Лопатиным. Как вы думаете, господин Седлецкий, эти снимки могут заинтересовать телевидение?

— Могут, — усмехнулся Седлецкий. — Только телевидение их вряд ли покажет. Полагаю, профессионалов будет нетрудно убедить, что снимки — фальшивка.

— Да, убеждать вы умеете, — после некоторого молчания сказали на другом конце провода. — И все же… Не хотите полюбопытствовать?

— Хочу. А во что мне обойдется этот вернисаж?

— О цене — разговор особый. Сейчас мы хотели бы только удостовериться, что подполковник Седлецкий согласен на контакт.

— Вы твердите: мы, мы, — вздохнул Седлецкий. — Кто — вы? И погромче говорите, плохо слышно.

— Плохо идет запись, хотите сказать? — засмеялись в трубке. — Представимся, не сомневайтесь. Встречаемся сегодня.

— Согласен. У меня сейчас срочная работа, а часика через два…

— Нет, нет! — снова засмеялся невидимый собеседник. — У меня, конечно, маловато опыта. До вас, как говорится, расти и расти. Но тем не менее… Через два часа стемнеет, господин Седлецкий. И мы не сможем контролировать ситуацию. Поэтому встречаемся ровно через пять минут. У памятника Энгельсу. Это рядом с вашим домом.

— Ну, хорошо… Как вас опознать?

— Это наша забота. К тому же, есть фотографии, простите за неприятное напоминание.

И телефон замолчал.

Они собираются контролировать ситуацию, усмехнулся Седлецкий. И набрал номер опергруппы.

— Минут через семь-десять будем, — сказал командир дежурного расчета. — По бульварам сейчас такое движение, ч-черт!

Седлецкий дотянулся с кресла до старого бюро, где у него хранились фотопринадлежности, достал большую и толстую коробку итальянской бумаги «феррани»… Он принципиально не замыкал ящиков стола и ничего не прятал под замок, чтобы не возбуждать любопытство домашних. Женщины, что с них возьмешь! И потом, какие секреты могут быть у профессора филологии? Материалы, необходимые для работы и кое-какое мелкое снаряжение он много лет прятал в пачки из-под фотобумаги. Поскольку фотоделом никто в доме больше не занимался, Седлецкий и не опасался, что его засветят.

Из коробки «феррани» он вынул тяжелый полицейский «кольт», неведомыми путями очутившийся сначала в Афганистане, потом почти легально привезенный Седлецким в Москву. Из деревянной коробочки для табака он достал патроны с тупыми закругленными головками. Отщелкнул в сторону барабан револьвера и неторопливо его набил. В таком деле не спешат… Мельком глянул на часы. Три минуты из пяти, отпущенных, уже прошло. «Кольт» он засунул спереди за ремень, прикрыл широкой цветастой рубашкой. Из пластикового мешочка, где валялись пустые кассеты, выудил короткую трубочку, похожую на зажигалку.