Джон Макдональд - Расставание в голубом

Не доверяю всей унылой, мертвящей распланированной сумятице, которую мы затолкали в рамки такой неустойчивой сверкающей конструкции, что, кроме блеска и жалких следов неуклюжих ремонтных работ, смотреть в этом сооружении уже не на что.

Истина – в покорных глазах и невысказанное ужасное обвинение – тоже в покорных глазах измученной молодой женщины, потерявшей надежду и спокойно взирающей на тебя.

Но все это никогда не станет темой лекций жизнерадостного Тревиса Макги. Кроме всего прочего, я не доверяю полной откровенности.

– Мне надо поразмыслить об этом, Кэтти.

– Конечно, – сказала она, отставляя в сторону пустой стакан.

– Выпьете еще?

– Спасибо, но я лучше пойду.

– Связаться с вами можно через Чук?

– Конечно.

Я проводил ее до дверей. И заметил одну маленькую трогательную деталь. Несмотря на все беды и невзгоды, ее походка, походка настоящей танцовщицы, была быстрой, легкой, уверенной и словно проникнутой странным подобием радости.

Пройдясь по салону, я постучал в дверь и вошел в капитанскую каюту. Чистая одежда Чук была разложена на моей постели, а промокшее от пота трико, словно сброшенная кожа, валялось на полу. Из ванной доносилось невнятное пение вперемежку с шумом и плеском воды.

– Эй! – крикнул я в полуприкрытую дверь.

– Входи, милый. Я не стесняюсь.

В ванной царствовало мыло и пар. Престарелый сибарит из Палм-Бич, на склоне лет заказавший себе эту увеселительную баржу, устроил много маленьких приятных сюрпризов. Одним из них была ванна, бледно-голубое сооружение двух с лишним метров в длину и полутора метров в ширину, наполовину утопленное в полу. Чук растянулась в ней во весь рост, чуть погружаясь и снова выныривая, вся в пару, окруженная облаком черных волос. Роскошная и восхитительная. Она сделала приглашающий жест, и я присел на широкий бортик у ее ног.

Думаю, Чук года двадцать три – двадцать четыре. Впрочем, по лицу можно дать немного больше.

Ее строгие глаза напоминают очи индианок с Дикого Запада, какими их изображают на старых рисунках. В лучшие минуты лицо Чук становится властным и значительным, излучая силу и величие; в худшие порой похоже на маску переодетого для шутовского кордебалета парня из Дортмута. Но это тело, которое я впервые увидел обнаженным, было женское, ослепительное, гладкое, под аккуратными девичьими округлостями – хорошо натренированные мышцы.

Это был откровенный вызов, и я еще не знал, как к нему отнестись. Только чувствовал, что нельзя позволить себе такое всегда и со всякой, особенно с девушкой вроде Чук, наделенной душевной силой и разборчивостью. Она бросила мне этот вызов, но, по сути, была не так вызывающа, как старалась показать.

– Как тебе Кэтти? – сказала она нарочито небрежным тоном.

– Слегка пообтрепалась по краям.

– Еще бы. Как насчет того, чтобы ей помочь?

– Сначала надо многое выяснить. Возможно, даже слишком многое. Я должен, как в сказке, найти то – не знаю что. Может быть, это будет слишком долго и слишком дорого.

– Но не можешь ли ты рассуждать об этом, совершенно ничего не разузнав?

– Я могу предполагать.

– И ничего не делать?

– Зачем тебе все это, Чук?

– Она мне нравится. И жизнь обошлась с ней жестоко.

– На свете полно симпатичных людей, которых постоянно бьют поддых. У них предрасположенность к несчастью. Что-нибудь случается, и небеса обрушиваются им на голову. И ты никак не можешь этого предотвратить.

Она изменила позу и насупилась. Левой рукой я опирался о край ванны. Вдруг она вскинула длинную, горячую, блестящую ногу и влажной голой пяткой прижала к бортику мою ладонь. Ее пальчики легли мне на запястье, и я почувствовал странное слабое пожатие. Смущенная собственной дерзостью, она настороженно взглянула на меня и сказала чуть хриплым голосом:

– В воде хорошо, не правда ли?

Это прозвучало несколько нарочито.

– Кого ты из себя строишь?

Она растерялась.

– Мне просто захотелось тебе это сказать.

– Ты, Чуки Мак-Колл, весьма решительная, честолюбивая и не склонная к импульсивным выходкам особа. Мы знакомы уже несколько месяцев. Я сразу подъехал к тебе, и ты тогда выпроводила меня очень вежливо и твердо. Что теперь у тебя на уме? Вопрос ясный и прямой.

Она убрала ногу.

– К чему эта въедливость, Трев? Может, это действительно импульсивная выходка. Зачем подобные расспросы?

– Затем, что я неплохо тебя знаю. Догадываюсь, на твоем счету и так немало пострадавших.