Олег Голиков - Крымский Джокер

Как часто нас настигает отвращение к себе! Ещё чаще мы испытываем отвращение к другим.

«Ад — это другие».

Но нельзя говорить о собственной свободе, если не победить и этого призрака.

Здесь видится перед путником единственная дорога.

Понадобится немало смелости и правдивости, чтобы, взобравшись на вершину себялюбия, глянуть вниз. И увидеть там, на дне пропасти своей души, всё то, что вызывает только ненависть и отвращение. Всё то потаённое и невысказанное даже самому себе. Все невоплощенные страсти и вожделения, мучающие рассудок своей скрытностью.

Даже у самых смелых захватит дух от такой высоты, от такой правды!

И когда настанет час полного прозрения, и когда тебя не будет уже пугать это неприглядное зрелище, только тогда с самой высокой скалы собственного самомнения нужно смело ринуться вниз. И сжать в объятиях собственных слизких гадов. И понять, что это тоже ты.

Только так воспитывается любовь к самому себе.

И когда ты победишь все призраки души своей и воцаришься над нею, ты станешь достаточно силён, чтобы полюбить других. И это не будет «всепрощающая христианская любовь». В твоих новых глазах, смотрящих на окружающих тебя, будет только мужество и терпимость. И новые горизонты, неомрачённые постоянной ложью, откроются впереди. И ад людской откроет тебе потаённые двери собственного величия и трагической красоты.

Это первый шаг к свободе.

Однако на долгом пути исканий и познания видится мне одна глубокая пропасть. Не один вопль отчаяния слышится мне оттуда. И как много тропинок ведут в эту Чёртову яму! Чтобы уберечься, нужен не только твёрдый ум, но и твёрдая поступь. И я часто себе представляю, как сказал бы об этой страшной опасности остроумный Заратустра!

Об одной дурной привычке.

Однажды Заратустра шёл из города, известного под названием «Пёстрая корова», и увидел на дороге пьяного человека.

И подумал Заратустра:

«Так ли уж пьян этот человек, что лежит на моей дороге? Или это стыд заставил его смежить веки и заснуть на холодной земле?»

И тогда обратился Заратустра к друзьям своим со следующими словами:

Вот лежит человек, который уже не сможет сыграть со мной. Оступившись на полпути, не умеет смеяться он. Недолги были мысли его, и нечего будет ему сказать себе, когда проснётся он. Но найдётся среди вас, друзья, один, способный спокойно перешагнуть через него?

И разве человек не есть сосуд, чтобы наполнять его? Даже могучее дерево в каменистой пустыне без влаги превращается в уродливого карлика.

Но не всякая влага утоляет жажду. И нет на свете более старого и опытного обманщика, чем опьянение. Оно берёт нас за руку, баюкая как ребёнка. Но призрачны крылья его и лживы обещания. Как мираж возникает оно перед нами, но обманчивы улыбки его. Танцует оно свои танцы на болотах пороков наших.

И как трепещет оно перед истинным опьянением Духа!

Недолог этот путь, и нет на нём достойных препятствий.

Но не торопись бросить камень в пьяницу, ибо этим камнем можешь оказаться ты сам.

Так говорил Заратустра.

Добродетелей и пороков не существуют вне людей. Их невозможно найти в мире животных или в мире явлений.

Но даже в самом благочестивом и трезвом рассудке присутствуют сигналы, похожие на боль, которой организм реагирует как на внешние раздражители.

Иногда и порок сладок. Порок, как общепринятый предрассудок.

Иногда и добродетель может вызывать только стыд и самопрезрение.

Вспомните о собственной излишней щедрости или неуместной искренности!

Как плевали вам вослед те, которые минуту назад щенячьи смотрели в глаза!

И как бесконечно долго ненавидят нас за оказанную помощь или сказанную в лицо правду!

И думается мне — только то воистину вредно, что заставляет душу сжиматься от омерзения к себе самой. И не в стадном мериле поступков, как и их последствий, видится мне источник высшей нравственности. Лишь реакция глубинных вод твоей сущности подскажет тебе оценку.

Покаяться перед собой, без оглядки на «мир», и сделать жёсткие выводы — достойная задача для смелых.

Нравится — хорошо. Мучаешься — порочно. А как же воры, убийцы? Какие мучения испытывает оставленный любовник?

«Быть поклонником философии Ницше — это вовсе не означает грубить собственной матери», сказал один француз и написал своего «Постороннего».