Джеймс Эллрой - Американский таблоид

— От вас несет спиртным.

Оттолкнув его локтями в сторону, они вышли вон. Вся операция заняла ровно полминуты.

Руки болели. Стекла очков были все в царапинах и выбоинах. Он толком не мог ни дышать, ни стоять на ногах.

Качаясь, он кое-как добрался до своего столика. Судорожно выхлебнул остатки водки с пивом, и дрожь его оставила.

Оправа очков погнулась, и они сидели косо. Он снова посмотрел в зеркало — оттуда на него смотрел самый неубедительный рабочий в мире.

Из динамиков интеркома донеслось: «Произвел посадку самолет, следовавший рейсом 84 из Нового Орлеана».

Литтел залпом прикончил напитки и сжевал мятную конфету. Он прошел к выходу и, пробираясь сквозь строй пассажиров, вышел к самолету.

Хелен заметила его и уронила чемоданы. Ее объятья едва не сбили его с ног.

Вокруг них толпились люди. Литтел сказал:

— Привет! Дай-ка я на тебя посмотрю.

Она превратилась в высокую девушку — ее затылок касался его подбородка.

— Потрясающе выглядишь!

— Румяна «Макс Фактор № 4». Просто чудо, что они делают с моими шрамами.

— Какими шрамами?

— Очень смешно. А ты теперь что — дровосек?

— Был недавно.

— Сьюзен говорила, мистер Гувер наконец-то разрешил тебе гоняться за гангстерами.

Какой-то мужчина споткнулся о чемодан Хелен и злобно воззрился на них. Литтел сказал:

— Пошли, накормлю тебя ужином.

Они съели по бифштексу в «Стокъярд-инн». Хелен болтала без умолку и слегка опьянела от красного вина.

Из долговязой она сделалась высокой и стройной; в ее лице чувствовались сила и решительность. И бросила курить — сказала, что эта привычка — признак ложной искушенности.

Раньше она стягивала волосы в узел, чтобы выставить свои шрамы напоказ. Теперь же она их распустила — отчего шрамы не так бросались в глаза.

Официант катил мимо них тележку с десертом. Хелен заказала пирог с орехами пекан, Литтел — бренди.

— Уорд, почему все время говорю я?

— Я хотел резюмировать.

— Резюмировать что?

— Тебя в двадцать один год.

— Начинаю чувствовать себя зрелой, — простонала Хелен.

Литтел улыбнулся.

— Я собирался сказать, что ты стала уравновешенной — и не потому, что стала спокойней и сдержанней. Раньше, когда ты хотела сказать что-то важное, ты спотыкалась о слова. Теперь же ты думаешь, прежде чем что-то сказать.

— Теперь другие спотыкаются о мои чемоданы, когда я волнуюсь при встрече с мужчиной.

— Ты хочешь сказать — со старым другом, который помнит тебя еще маленькой?

Хелен тронула его руки:

— С мужчиной. У меня был в Тулейне один преподаватель, и он говорил, что, когда речь идет о студентах и профессорах или о старых друзьях, возраст не имеет значения — подумаешь, плюс-минус четверть века.

— Ты хочешь сказать, что он был на двадцать пять лет старше тебя?

Хелен рассмеялась.

— На двадцать шесть. Он всегда пытался приуменьшить нашу разницу в возрасте, чтобы не так шокировать народ.

— Неужели ты имеешь в виду, что у вас была связь?

— Ну да. И еще — что это была не просто жалкая похоть, которая имела место быть с сокурсниками, — они вечно думали, что раз у меня шрамы, то уломать меня будет совсем просто.

Литтел не удержался:

— Господи Иисусе.

Хелен махнула вилкой в его сторону:

— А вот теперь ты действительно расстроился; потому что где-то в глубине души ты все еще семинарист и произносишь имя Спасителя нашего всуе только тогда, когда и вправду нервничаешь.

Литтел глотнул бренди:

— Я собирался сказать: Господи Иисусе, неужто мы с Кемпером отбили у тебя охоту встречаться со сверстниками? Неужели ты всю свою молодость так и будешь гоняться за мужчинами средних лет?

— Слышал бы ты, как мы разговариваем между собой — Сьюзен, Клер и я.

— Хочешь сказать, моя дочь и ее лучшие подруги ругаются, как портовые грузчики?

— Нет, но мы уже не один год обсуждаем мужчин — мужчин вообще и вас с Кемпером в частности, — на случай, если у тебя хоть иногда горели уши.

— Ну, Кемпера я еще понимаю — он красивый и опасный.

— Ну да, и еще он — герой. Но жуткий бабник, и даже Клер это знает.

Хелен сжала его руки. Он почувствовал, как забилось его сердце. И тут ему пришла в голову безумная мысль… Господи Иисусе… твою мать!

Литтел снял очки.

— Не думаю, что Кемпер — такой уж герой. Я всегда считал, что герои — они по-настоящему добрые и щедрые.

— Звучит как эпиграмма.

— Эпиграмма и есть. Ее сочинил сенатор Джон Ф. Кеннеди.

— Значит, ты тоже в него влюбился? Говорят, он жуткий либерал.