Боб Джадд - Финикс. Трасса смерти

Воздух пустыни был чист и прозрачен. Высоко в небе прочертились следы от самолетов — на них летели репортеры в Финикс из Чикаго, Далласа, Бостона, Атланты, Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. Чего бы это ни стоило, они должны разоблачить мерзавцев, стоявших за тем негодяем, который подложил динамит под автомобиль Барнса. Они заявили, что создадут по делу Барнса специальную комиссию, наподобие комиссии Уоррена, и будут вести расследование в печати.

Я пожелал успехов полиции и журналистам — больших успехов, чем достиг в своих неуклюжих попытках. В руках полиции человек, который подложил динамит, и было заявлено, что они ищут настоящих инициаторов преступления. Лучшие репортеры в стране занимались этим делом. Им занялось и ФБР. Но что здесь делаю я? Почему я здесь? Только лишь потому, что накануне встретился с Барнсом и он мне понравился? Или просто потому, что мне больше нечего делать? Занявшись расследованием гибели Барнса, я покончил с собой как с заядлым автогонщиком. А теперь наступил и впрямь подходящий день, чтобы умереть, подумал я, и для Форреста Эверса, бывшего репортера, борца за справедливость и заступника угнетенных. И да будет он похоронен и успокоится в земле, где не сможет больше никому причинить вреда. Только пожалуйста — никаких церемоний, не надо цветов, достаточно того, что его закопают. Все равно ему вскоре понадобится убежище, когда Бобби начнет строить свои юридические козни. До сих пор все мои поползновения привели к тому, что я разбил автомобиль стоимостью в тридцать пять тысяч долларов и восстановил против себя адвоката, время которого ценится в сто долларов в минуту. Оградите прах Эверса от посягательств кредиторов. Похороните его в его шикарных ковбойских сапогах.

Итак, я вновь возвращался на свою землю. Солнце отражалось в лобовом стекле машины. Я чувствовал, как во мне просыпается давнишняя любовь к этим холмам, медленно приближающимся навстречу, но вместе с тем растет и раздражение — при виде чужих изгородей, рассекающих мои владения. В этот момент я увидел в левом углу окна, как надо мной, описав плавную дугу, пролетел камень.

Я наблюдал его траекторию на фоне голубого неба, как вы порой мельком следите за чем-то, случайно попавшим в поле зрения. Затем резко затормозил, чтобы камень не попал в машину, и подумал: «Она снова взялась за свое».

Мой «бьюик» остановился, подняв тучи пыли; красная машина поперек грязной дороги.

— Эй, ты, каштан, — закричала она, бегом спускаясь ко мне, и ее тень черной полоской скользнула по склону холма. — Ты рано приехал!

— Обычно ты сразу не начинаешь швыряться камнями, — сказал я. Она была в тридцати ярдах от меня — в белой рубашке с закатанными рукавами и джинсах с обрезанными штанинами. Я высунулся из окна машины.

— Я просто пыталась привлечь твое внимание. Рада видеть тебя. — Она сбежала с холма, скользя и прыгая, подбежала к машине и, открыв дверцу, села в нее. Салон наполнился ароматом разгоряченного молодого женского тела. Она откинула назад прядь блестящих волос.

— А где же твои прыщавые сапоги? — спросила она.

— Ты скучаешь по ним?

— Да, немного. В них ты казался таким беспомощным, как голливудский ковбой, которому пришлось самому проделывать все ковбойские штучки, которые обычнЬ делает за него каскадер. Сейчас ты уже не нуждаешься в поддержке. Теперь ты выглядишь как богатый франт, который может позволить себе купить легкие прогулочные ботинки, — сказала она.

— Знаешь, здесь довольно трудно обзавестись обувью, удовлетворяющей окружающих.

— Ну что, мы так и будем здесь сидеть?

— А куда ехать?

— Поезжай пока вперед — я покажу куда.

Дорожка была малозаметная, временами она совсем исчезала. Салли шла легко — она бывала здесь прежде и знала, куда идти. К тому же оказалось, что она хорошо переносит жару. По мере того как поднималось солнце, становилось все жарче, и, хотя при сухом воздухе казалось, что температура ниже ста градусов, термометр в машине показывал сто четыре по Фарангейту.

После пяти минут ходьбы я весь вспотел, яркий солнечный свет слепил меня. А Салли, шедшая впереди меня, была совершенно сухая.

— Смотри внимательно, — сказала она, — может быть, увидим что-нибудь интересное, например рогатую лягушку. Обычно вся живность в пустыне днем спит — спасается от солнца, но иногда вдруг встретишь семейство перепелок. Они такие забавные — на голове у каждого птенца торчит перо, как у индейцев.

— У них, наверное, тоже есть шипы, — сказал я. — В этой пустыне всякая тварь колется, жалит или царапается.