Николас Блейк - Бренна земная плоть. В аду нет выбора. Голова коммивояжера

Дверь дома отворилась. Появились Роберт и Дженет Ситоны. На миг Найджелу Стрэйнджуэйзу стало дурно: он увидел, что поэт несет под мышкой собственную голову.

— Хороша, не так ли? — сказал Роберт Ситон, осторожно кладя ее на стол.

Мара Торренс кое-что изменила в своей работе с тех пор, как Найджел видел ее в последний раз. Порочное выражение лица исчезло, но исчезла и живость изображения. Теперь это было очень близкое, но невыразительное сходство.

— Я позвоню в колокольчик, если мне еще понадобится кипяток, — сказала Дженет Финни Блэку, который дико уставился на скульптуру пристальным и недоумевающим взглядом. Уходя прочь, он несколько раз оглянулся.

— Тебе не надо было показывать это Финни, — сказал Лайонел. — Такое зрелище плохо подействует на него, особенно перед грозой.

— Ерунда, — ответил Роберт весело. — С какой стати? Вам нравится, Стрэйнджуэйз?

— Точно хорошая фотография.

Дженет Ситон перевела на него взгляд своих выпуклых глаз.

— Но душа отсутствует. Не так ли? Я целиком согласна с вами. Образчик добротного скучного реализма — не более. Как раз подойдет для Королевской академии искусств.

— О, ты не должна строго судить Мару, — засмеялся Роберт. — В конце концов, сама же ее и подзадорила добиваться большего сходства, хотя ей свойствен другой стиль.

— Тогда вовсе не надо было браться, — ответила Дженет Ситон осуждающе. — Вы интересуетесь, пластическим искусством, мистер Стрэйнджуэйз?

— Немного.

Эта женщина удивила его снова: она разразилась лекцией о без о бразной скульптуре, мелькали такие выражения, как «кубические факторы», «абсолютный смысл», «плоскость», «объем», «упругость», «динамическое соотношение масс», «бессознательное равновесие»…

Когда Дженет закончила свою речь, наступило уважительное молчание, нарушенное наконец словами мужа:

— Именно с этим ты собираешься выступить перед слушательницами женского института в субботу?

— Я, конечно, кое-что упрощу для них, — ответила супруга без тени юмора, что удручающе подействовало на Найджела.

— Дженет вычитала все это в статье Херберта Рида, я полагаю, — сказал Роберт Ситон. В его замечании чувствовалось какое-то ничем не объяснимое злорадство.

Найджел указал на стопку записных книжек:

— Я хотел бы встретиться с вами один на один в вашем рабочем кабинете сегодня вечером, если позволите, — сказал он Роберту.

— Конечно. Может быть, около шести? Мне сначала нужно поработать над поэмой.

— Она пишется успешно?

Слабая таинственная улыбка придала лицу поэта блаженное выражение, подобное тому, какое появляется у застенчивого ребенка, получившего коробку конфет.

— Да, вполне, — сказал он, — все вообще идет успешно, я думаю.

Он встал, взял голову под мышку и быстро пошел в дом.

Ровно в шесть часов Найджел входил в кабинет Роберта Ситона. Поэт сидел за столом со спокойным, отрешенным выражением, глиняная голова лежала перед ним. Они поговорили об одной из рукописей, которую Найджел изучал после чая. Потом Роберт Ситон позвонил в колокольчик и попросил Финни Блэка принести немного хереса. Вскоре карлик вернулся с бутылкой и стаканами на подносе. Казалось, он не мог оторвать глаз от глиняной головы на столе Ситона. Лицо его дергалось, в тот вечер оно было белым и одутловатым, как на миниатюрной фотокарточке.

— Хорошо, Финни, можешь идти, — сказал поэт мягко и повернулся, чтобы разлить херес.

Найджел, сунув руку в карман, подошел к столу и склонился над ним.

Роберт Ситон приблизился к Найджелу со стаканом вина.

— Прошу вас. Боже мой, что за чертовщина! Это вы сделали? — Ситон указал на глиняную голову, у которой вдруг выросла жесткая борода, как у сатира. Вино выплеснулось из стакана.

— Да, — ответил Найджел.

— У вас удивительная склонность к уродливым метафорам, молодой человек, — сказал поэт. — Вот уж действительно — ухватить меня за бороду в моем логове!

— Я хотел лишь посмотреть, как это выглядит. Купил в магазине игрушек в Редкоуте сегодня днем.

— И как же это выглядит? — спросил Роберт Ситон, склонив голову набок, словно черный дрозд, прислушивающийся к шорохам в траве.

— Точно так же, как лицо сатира, вырезанного из дерева Марой Торренс, — того, что вы мне показывали, когда я был здесь в июне.

— Ей-богу, это так! Вы правы, — сказал поэт с воодушевлением. — Теперь будет лучше, если вы уберете бороду. Я не хочу, чтобы Ванесса вошла и случайно увидела ее: она не должна представлять своего отца в образе сатира, тем более, — добавил он, — что я не таков.