Валерий Хазин - Прямой эфир

А Дауд аль-Исфахани отвечал, что знавал и он дни уныния, и ночи отчаяния, но все же грех печалиться другу его, Хунайну, кому платят золотом за весовую меру перевода, кто удостоен чести обедать с халифом и сидеть в его присутствии, оставаясь при этом человеком Креста и приверженцем ассирийской церкви. Ведь молва о нем – давно на языках знающих, разнесена подопечными его, толмачами и переписчиками, от Дамаска до Герата, от Тебриза до белокаменной Басры. И нет в Халифате лекарей, кто не заглядывал бы, изумляясь, в его книгу о тайнах трав и отваров, и не осталось почти – по-гречески говоря – библиотек, где не возносили бы хвалу создателю наименований, хранителю слов, изобретателю каталогов – Хунайну. Ведь не зря дарована ему жизнь полная и счастье удвоенное: умножать благородный труд книжников и переплетчиков, пополняя сокровища Байт-аль-Хикма посреди цветущих садов Багдада, где не знают притеснения ни эллины, ни иудеи и где люди Креста служат при дворе халифа вместе с теми, кто предан Пророку. Можно ли отчаиваться тому, кому Багдад обязан тем, что сияние его книгохранилищ давно разливается поверх границ и скоро затмит, наверное, свет Александрии и Константинополя, в то время как в городе их юности Гондишапуре не осталось и жалкой школы писцов?

А Хунайн ибн Исхак соглашался, улыбаясь, но прибавлял печально, что отведал и он, при разных халифах, отраву побед и поражений: и приближение к аль-Мутасиму, и удаление от него, и несправедливое заточение, и невиданные награды от аль-Мутаваккиля – но не может припомнить времен столь же тревожных, когда в каждый глоток радости непременно подмешивается горькая капля. Вот еще недавно весело рассказывали на базарах, как женой самого Харуна аль-Рашида и матерью двух халифов была хазарянка, и никого не задевало хазарское слово «катун» – «госпожа царица», и Багдад по праву гордился славой самого многоязычного города мира. А теперь из того же Герата передают, что хазарские стражники и гулямы охраны перехватывают гонцов халифа и подделывают приказы, облагают податью, с попустительства наместников, и гонят из городов людей Писания, и даже кое-где срывают церкви. Оттого-то, может быть, и сердце его перестало радоваться, как прежде, при виде новой редкой книги – эллинской ли, да и всякой иной, и не знает он, с арабским или сирийским словом подступать к ней и звать ли переводчиков с фарси?

А Дауд аль-Исфахани отвечал, вздыхая: коль скоро не могут, по какой-то причине, и ценные находки развеять сумрак в глазах Хунайна – он попробует (с позволения друга) развлечь его легковесным известием с дальних окраин, а потом – удивить неслыханным напитком, даром бедуинов…

И он попросил позвать кравчего и отсыпал ему малую меру необычных зерен – крупных и темных, словно соски дев страны Хабаш, и даже на вид жарких, – и велел размолоть их и заварить так же, как готовят салеп из клубней орхидей, но не на молоке, а на воде…

И когда ушел кравчий, покачивая головой, Дауд аль-Исфахани продолжал: не забыл ли Хунайн того достопамятного случая, когда в Багдад прибыло из Константинополя посольство Патриарха Фотия и халиф аль-Мутаваккиль приказал срочно вытащить его из застенка для переводов и переговоров? И, конечно, не мог он запамятовать и того юного ромейского философа, по имени Константин, который смутил и рассмешил всех – не правда ли? Юноша тогда внезапно выступил вперед и поприветствовал шейха переводчиков, поклявшись, что узнает его по крапинам в полынных глазах, ибо много лет назад, мальчишкой, видел его при дворе тогдашнего византийского императора, куда молодой Хунайн ибн Исхак был посылаем за книгами Аристотеля волею основателя Байт-аль-Хикма халифа аль-Мамуна (да будет благословенна его гробница!)… Так вот, рассказывают (и здесь тоже нельзя не улыбнуться), будто бы тот самый Константин-переводчик сделался потом монахом, объехал вместе с братом Моравию, а теперь странствует по землям хазар и булгар, для кого он якобы изобрел особые письмена, с помощью которых перелагает Септуагинту и Инджиль на неудобопроизносимые языки этих племен. И еще передают, будто бы в Тебризе и поблизости уже начали опасаться, не навредит ли это большой хазарской торговле, и увещевают – через визирей – халифа, дабы он распорядился повторить упреждающее посольство в их земли… Но правда это или нет – Дауд аль-Исфахани судить не берется, и предоставляет Хунайну самому взвесить это известие и решить (пусть и с улыбкой), каково оно на его вкус…