Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

Эту историю он, все рьянее рыдая, изложил раза три. Каждый новый вариант, взбираясь по спирали стариковского воображения, становился все более жгучим в сравнении с предыдущим. Обрастал жуткими подробностями. Рассказчик возводил на себя все более немыслимые обвинения.

Контролеры убыстряли темп своего бегства, матерясь вполголоса, искренне и справедливо недоумевая, что это за жизнь пошла такая, кругом одни психи! Стоит в рассуждении пятеры подойти к совершенно безобидному старичку, как проваливаешься в историю с опасным сумасшествием на дне. В речи старика они не вслушивались и были не в состоянии оценить нравственный их пафос. И даже той смелой, прямодушной немки не было жалко, несмотря на всю ее белотелость. Что касается других, неподвижных пассажиров, у них было еще меньше шансов адекватно воспринять произносимый текст, ибо ни одному вагону он не достался целиком, ибо был длиннее любого из вагонов. Некоторые особенно яркие тирады и воскликновения тратились на межвагонные грохочущие переходы, гибли в заплеванных тамбурах.

Наконец беглые контролеры поняли, что отделаться от шумно исповедующегося «зайца» бегством они не смогут. Тогда они подгадали момент, когда поезд затормозил возле очередной пустынной платформы, и попытались как раз настигшего их запыхавшегося дурака выкинуть вон. Но ничего не получилось. Леонтий Петрович схватил цепкими пальцами форменный рукав и выпал на платформу с одним из контролеров. Второму ничего не оставалось, как, матерясь, выскочить следом. Двери вагона закрылись, и поезд с торжествующим шумом начал набирать ход.

— Ах ты сука! — крикнул контролер, лежащий на подполковнике, и легко было догадаться, что это заявление относится не к поезду. Через несколько секунд взбешенные молодые люди вдвоем и наперегонки били отвратительного прилипчивого дедка. Но, слава богу, им удалось нанести ему всего лишь несколько ударов. Оказывается, на платформе оказались, и совсем неподалеку, Бухов с Русецким. Они не могли позволить, чтобы над их педагогом позволили себе измываться какие-то похмельные хмыри.

Несколько профессиональных движений — и парни в неполной униформе остались лежать возле деревянной скамейки на перроне, все сильнее удивляясь тому, чем оборачивается их сегодняшняя предприимчивость.

Леонтий Петрович пришел в себя под покосившейся липой. Он был усажен на холодный камень в тылу киоска, тоскливо пахнущего мочой. Вокруг валялся мусор, обычно сопровождающий места народных выпивок. Над учителем наклонялись его ученики, вид у них был одновременно и озабоченный, и недружелюбный. Скоро выяснилось, почему.

— Ну, как голова? — просипел Русецкий и вытащил из кармана пачку сигарет. Вопрос в первую очередь коснулся головы, потому что на ней было много следов обувного происхождения. А она, голова учителя, была сегодня особенно ценна для Бухова с Русецким. И не потому, что являлась кладезью житейской и педагогической мудрости. Ею Леонтий Петрович должен был вспомнить что-то чрезвычайно для них важное.

— Болит, — поморщился и вздохнул Леонтий Петрович, — болит, Боря.

— А меня как зовут? — спросил Бухов.

Подполковник снова поморщился и снова вздохнул.

— Саня.

— А Рома где? — вкрадчиво прошептал Боря.

Леонтий Петрович медленно пожал плечами.

— Не нашел. К сыну еду.

Бухов тупо потер лоб, силясь что-то сообразить.

— Он ваш, что ли, сын?

— Кто? — искренне не понял, о чем идет речь, подполковник.

— Ну, Банан, Банан! — зло пояснил Русецкий, — ну, Ромка, он правда ваш сын?

— Рома? — Леонтий Петрович улыбнулся, вспоминая, что об этом его спрашивают уже не первый раз, — мой сын Вася.

— Какой еще, блин, Вася! — зарычал Русецкий.

— Мы Рому ищем, Рому! — пытаясь оставаться человеком, говорил Саня Бухов.

— А Васю не ищете?

— Перестань, старый, перестань. Где Банан? Ну, Рома твой? Он нам репу парил, а ты ему помогал.

В результате дальнейших нервных разборок выяснилось, что три недели назад Банан (Рома) «свинтил» какой-то «общак» и очень здорово «замотал» след. Настолько хорошо, что догадались об этом буквально позавчера. Бухову с Русецким как бывшим дружкам Банана велено было в этом разобраться, а разобравшись — рассчитаться. Вот они и взяли под наблюдение квартиру своего учителя, уверенные, что он выведет их на потайное Романово логово. В особенно ядреных и совершенно невоспроизводимых словах и выражениях было изложено возмущение тем, с какой подлой ловкостью он, Леонтий Петрович, старый «кент», дурачил их целых десять дней. По их мнению, Банан на такие выдумки ни в коем случае не был способен. Но всему, даже самым хитрым хитростям, приходит конец, и теперь пора выкладывать все начистоту, а то будет очень, очень плохо ему, Леонтию Петровичу Мухину, их учителю.